Названец

— Я уверена, — сказала Тора, — что если бы кто тщательно занялся этим господином Зиммером, его поведением, поступками, его сношениями с самыми разными людьми среди огромного круга знакомых, то непременно дошел бы до открытия чего-нибудь особенного и очень важного, то есть худого.

Лакс должен был сознаться, что для него это мнение Торы о Зиммере — полнейшая новость. Затем в тот же день и на другой день, много обдумывая слова Доротеи и обдумывая кое-что, известное ему из поступков Зиммера, Лакс понемногу пришел к убеждению, что — как оно ни удивительно! — молодая девушка права… Во всем, что окружает нового наперсника Шварца, есть, действительно, что-то темное, таинственное.

Кончилось все союзом между Лаксом и молодой девушкой: разнюхать, что, собственно, за человек Зиммер, и если удастся в чем-либо странном поймать его, то немедленно довести об этом до сведения Шварца.

И первое, что Лакс узнал, заключалось в том, что Зиммер ежедневно бывает у старого капитана Бурцева и это, по-видимому, не простое знакомство, а вполне дружеские отношения. Между тем старик Бурцев был на самом плохом счету у Шварца и у них у всех.

Лакс задался вопросом: зачем именно Зиммер постоянно, якобы в качестве друга, сидит у старика Бурцева, только у него проводит он целые вечера? О чем могут они беседовать? Быть может, он лукаво обманывает старика, желает что-либо выманить у него, зная, что тот — приверженец цесаревны и коновод русской партии. Он, стало быть, норовит провести старика и выдать его головой своему начальнику, который, в виду разных пустячных доносов, не имеет возможности серьезно взяться за гордеца и дерзкого ворчуна.

Но это соображение было не подходящим и не могло иметь места. Лакс от того же Шварца отлично знал, что на старика давно махнули рукой и рады были, что за это последнее время, после наказания его внучки, он стал поскромнее.

Продолжая снова постоянно бывать у Кнаусов, Лакс уже совещался с Торой на счет их общего врага, а вскоре за всеми действиями Зиммера уже начал следить верный человек, преданный Лаксу.

И однажды он явился и доложил, что Зиммер ввечеру, переодетый, в простом русском платье, был на Смольном дворе и, по-видимому, был принят самой цесаревной, вернулся же домой только часа через два или три.

Это открытие имело огромное значение.

Лакс, довольный, почти счастливый, полетел заявить об этом Доротее, и они тотчас же решили довести об этом до сведения Шварца. Тора ликовала. Она уже видела Зиммера не только изгнанного со службы, но, пожалуй, даже и отданного под суд. Так как Лакс не решился сам доложить или донести об этом Шварцу, то Доротея попросила сделать это свою мать.

И через два дня, ожидая к себе в гости Шварца, г-жа Кнаус через Лакса приказала в то же время явиться к себе на квартиру и тому самому полулакею-полусыщику, который мог бы подтвердить ее слова, в случае если бы Шварц не поверил.

Амалия Францевна, принимая Шварца, искусно перевела разговор на Зиммера и довольно убедительно и красноречиво стала доказывать, что она перестала его принимать, так как он — человек странный, сомнительный, и что, наконец, в настоящую минуту он замечен в одном поступке, который имеет серьезное значение.

— Служа у вас в канцелярии, — сказала она, — он в то же время тайком, переодетый, бывает у цесаревны.

Шварц, к удивлению Амалии Францевны, улыбнулся, а потом начал смеяться.

— Знаете что, Frau Амалия, — сказал он, — я бы вам советовал не заниматься государственными делами! Оно даме не приличествует, да и дело это и скучное, а иногда и опасное. Из дамских сплетен возникают часто сыскные дела, и то, что начинается простой болтовней от праздности под вечерок или на сон грядущий, кончается дыбой, поджиганием тела огнем, вырезыванием языка, ссылкой в Сибирь. Разумеется, ничего подобного с вами случиться не может, так как вы не русская, да и при этом близкое мне лицо. Но вообще скажу — не занимайтесь этими делами и не позволяйте никому являться к вам с разными доносами на разных лиц.

Амалия Францевна рассердилась и стала говорить, что у Шварца две меры: всякий другой, если бы его уличили в посещении цесаревны, немедленно был бы схвачен и допрошен, а г-ну Зиммеру это якобы дозволяется.

— Нет! — резко воскликнул Шварц. — Это ему не дозволяется!

— Так почему же вы так странно, со смехом отнеслись к тому, что я узнала и чем хотела услужить вам?

— Если не дозволяется, то приказывается! — резко произнес Шварц.

Г-жа Кнаус не поняла и только вытаращила глаза.

— Зиммеру не дозволяется бывать у цесаревны, а приказывается бывать! Достаточно ли с вас, уважаемая Амалия?

Г-жа Кнаус только разинула рот и не ответила ни слова. А Шварц думал про себя: «Странно! Если это не сплетня, то… странно».

XXIII

А Зиммер действительно побывал на Смольном дворе. Он был постоянным, ежедневным и дорогим гостем Бурцевых, а это обстоятельство привело его и в Смольный.

Молодой человек безвыходно сидел у старика, с ним и его внучкой, и почти перестал вращаться в столичном обществе и делать вечера у себя. Он стал не только их другом, но будто родным…

Дело в том, что между Бурцевым и молодым человеком произошло одно важное объяснение. Зиммер поведал старику то, что было его тайной, самой сокровенной. И после этого Бурцев стал не только дружески относиться к молодому человеку, а стал любить его, как родного сына.

Бурцев узнал то, что знал только один человек на свете, да и тот был не в столице и не на свободе, а сидел в каземате Шлиссельбургской крепости.

Бурцев узнал от Зиммера, что он не Зиммер, что он Петр Львов… играющий своей головой, чтобы спасти отца.

Пораженный этим открытием, Бурцев решился, не говоря юному другу ни слова, начать усердно хлопотать за него и за его отца. У старика был сильный заступник в Петербурге. Но чье покровительство защищало его — было тайной, было загадкой.

Между тем, сидя у Бурцевых, чиновник канцелярии герцога Зиммер делал свое дело.

Он по крайней мере раз в неделю ездил в Шлиссельбург ради сыска и допросов… Особенно усердно он якобы занимался делом одного арестанта, дворянина Козлова. Он так сумел устроиться, что видал теперь старика отца наедине: или у него в камере, или вызывая, якобы к экстренному добавочному допросу, к себе в комнаты, когда при нем не было никаких приказных и писарей…

Одновременно он стал любимым барином старика сторожа. Игнат обожал «Генриха Иваныча», и что бы ни делал господин Зиммер, ослепленный Игнат ничего не видел и не замечал. Так, сторож нисколько не удивлялся, что Зиммер часто приходил сам наверх ради допроса заключенных Львова и Козлова. Он брал ключи от их камер, отправлялся к ним и сидел подолгу… Каждый раз, что Зиммер приходил или уже выходил, он просил Игната принести себе квасу из подвала, который был довольно далеко. Игнат бегал с удовольствием, но просил барина посидеть у себя в каморке и посторожить за него. Хотя все заключенные были на запоре, но Игнату все-таки не дозволялось отлучаться с места.