Назым Хикмет
Шрифт:
Он зашагал из угла в угол как маятник. Вся тюрьма знала об этой его привычке. Днем, когда камеры были открыты, он иногда выходил в коридор - для длинных ритмов камера была слишком мала. И Селим-ага, крестьянин из камеры в тридцать человек, что на втором этаже, улыбаясь, говорил:
– Тихо, ребята, опять отец лихие стихи складывает!
«Лихие» на его языке означало «боевые»... С тех пор как Назым организовал здесь ткацкую артель, привязалось к нему это - отец. А ведь седобородый, благообразный крестьянин Селим-ага старше лет на пятнадцать.
Если ты веришь в родину, в мир, в человека, БудешьОн растянулся на нарах. Нет, что ни говори, надо жить. Даже когда жизнь стала долгом. Словно дал кому-то слово и выполняешь его. Он задремал...
Щелкнул замок, завизжала ржавая щеколда. В камеру вошел невысокий молодой парень.
– Вот и компания!
– проговорил немецкий «болельщик».
Медленно удалились по коридору шаги. Все стихло. А парень все так же стоял посреди камеры.
– Располагайтесь! Правда, будет тесновато, не взыщите.
Пришелец молча расстелил постель, положил в угол торбочку. Он был растерян, ошеломлен. Да и как не растеряться! Два года назад ему дали пять лет - «прокоммунистическая пропаганда». А вся пропаганда заключалась в том, что он любил стихи Назыма Хикмета и говорил, что его осудили против закона, несправедливо.
Могло ли ему прийти в голову, что он будет сидеть с поэтом в одной и той же камере, вдвоем?!.
– Не может быть! Невероятно!
– А что, собственно, не может быть?
И Рашид - так звали парня - рассказал свою историю. В тюрьме он начал сам писать стихи. И даже посылал их в журнал «Еди гюн». Смешно получилось. Ничего не зная об авторе, их стали печатать. И когда в конце года редакция объявила анкету среди читателей, его стихи большинством голосов были признаны лучшими. Видали бы они своего лауреата! Читатели читателями, а ни с одним настоящим поэтом не удалось ему до сих пор поговорить о своих стихах. Мнение такого мастера, как Назым, могло, наконец, решить, стоит он чего-нибудь или нет. Несмотря на поздний час, он решился и попросил позволенья прочесть стихи.
Одну за другой доставал он из торбы исписанные тетради и читал все подряд. Назым слушал молча. Курил трубку одну за другой. Ткачу не нужно видеть весь рулон, достаточно пощупать краешек, чтобы определить качество материи. Так и ему достаточно было трех-четырех строф.
Парень, бесспорно, способный. Но стихи... «Лишь паруса, надутые ветром мечтаний, твой челн приведут в край, где люди красивы. И только любовью излечишься ты...» Великий боже, что за стихи! В четырнадцать лет у него самого была почти такая же строка...
В тот день он почему-то играл в футбол один. Бил мячом в стену сада. Сад в дедовском особняке в Ускюдаре был тенистый, густой. Дед сидел неподалеку в беседке, увитой лозой. К нему пришли друзья - такие же, как он, последователи Джелялэддина Руми Мевляны. Кто в феске, кто в черной тюбетейке. Пили кофе и читали по-персидски двустишия учителя.
Мяч то и дело отскакивал от стены к кустам, окружавшим беседку. Потянувшись к мячу, застрявшему среди цветов лаванды, Назым вдруг застыл и стал слушать, о чем говорят старики.
– Ну что вы таитесь, ваше превосходительство? Кто из поэтов Мевлеви,
кроме вас, мог это написать?– Уверяю вас, - отвечал дед, - не я.
– Но ведь и подпись - Назым.
– Разве один Назым на свете пишет стихи?
– Не скромничайте, ваше превосходительство. Если этот шедевр не вышел из-под вашего пера, то кто еще мог достичь такого совершенства? Журнал только-только из типографии. Мы прочли его и немедленно отправились принести свои поздравления, поцеловать вашу благословенную руку. Да будет с вами свет!
Назым-паша, однако, стоял на своем:
– Это стихотворение сложено хедже [9] . Я же пишу арузом [10] . Однако вы меня заинтересовали... Прочтите-ка еще раз, послушаем.
Надтреснутый старческий голос прочел первую строфу:
Когда мой лоб объял небытия венец, Веселью и тоске в душе настал конец. В любви нашел я исцеленье для сердец, И вот я твой мюрид, о Мевляна!9
Хедже - силлабический народный турецкий стих.
10
Аруз - система метрического арабо-персидского стихосложения.
Назым не выдержал. Встал в кустах. В руках футбольный мяч. Веснушчатое лицо раскраснелось. С воодушевлением прочитал он вторую, и последнюю, строфу:
Преграду черной тьмы я к вечности прорву. В себе найдя любовь, подобен я царю. Очистившись душой, я пред тобой стою. И вот я твой мюрид, о Мевляна!Откуда внук Назыма-паши знает стихотворение, которое они прочли в журнале, только что вышедшем из печати?
– Все ясно, - сообразил догадливый гость.
– Маленький бей увидел произведение вашего превосходительства среди ваших бумаг и удержал в своей молодой памяти.
Назым-паша, удивленный не меньше гостей, что-то пытался возразить, но внук опередил его:
– Меня тоже зовут Назым. Я играл в саду и слышал ваш разговор. Еще в Коньи мы с дедушкой ходили на раденья. Вот я и написал стихи. Послал в журнал. Напечатали. И еще будут печатать. И книги у меня выйдут...
Он вынул из кармана бумажку, огрызок карандаша и прочел еще несколько строк.
Ясный, прозрачный турецкий язык и народный силлабический размер в стихотворении на тему Джелялэддина, нежданное явление голубоглазого, огневолосого, круглолицего отрока произвело на стариков впечатление чуда. Круглодикость у последователей Джелялэддина имела к тому же особый мистический смысл - это был знак божественной доброты.
– В этом отроке явился святой дух!
– воскликнул один из гостей. Он хотел было поцеловать мальчишке руку. Но Назым, зажав мяч под мышкой, испарился...
Четверть века назад он и вправду верил, что любовь исцеляет сама по себе. И от бедности и от голода. Как это было давно!.. Говорят, каждого барана подвешивают за свои ноги. Неужели каждое поколение должно пройти все само, с того же самого места? Стихи Рашида плохи, и не потому, что он бездарен. Но как сказать ему? В тюрьме они были его единственной радостью, принесли ему признание. Не потому ли стихи для него парус, который уносит от жизни с ее грязью и болью?.. Да, но как сказать ему правду?..