Не без вранья

В этих словах разгадка характера их интимных отношений. Не пошлое «что он мог у нее просить, не еду же, тогда что, любви?» Маяковский мог просить у Лили сто миллионов вещей, которые бывают в совместной жизни, — подвинься, пойдем, давай пить чай… Но и их интимные отношения были такие же: он «просил», она не соглашалась, он «не отставал», а она соглашалась или нет. Тщательно отмеренная кошачья ласковость и щенячьи горячие поцелуи без счета, без меры.

Какое-то время они совсем не расставались, а потом Маяковский ненадолго уехал в Петроград по делам. В поезде он вел дневник, «Дневник для Личика».

«1 ч. 28 м. Думаю только о Лилике…

3 ч. 9 м. Детка, еду, целую, люблю…»

И так далее… до конца следующего дня — дорога тогда занимала сутки. И на следующий день с самого утра:

«7 ч. 45 м. Доброе утро. Люблю Кису. Продрал глаза.

9 ч. 6 м. Думаю только о Кисе.

9 ч. 40 м. Люблю детку Лику.

10 ч. 40 м. Дорогой Кисит.

11 ч. 45 м. Лилек, думаю только о тебе и люблю ужасно.

12 ч. Лисик.

12 ч. 30 м. Подъезжаю с тоской по Кисе, рвусь к тебе, любящий Кисю Щенок».

И в Петрограде продолжаются эти записи, и в поезде на обратном пути, и заканчиваются так:

«…9 ч. 35 м. Поезд подходит к Кисе или, как говорит спутник, к Москве».

Спутник Маяковского, тот, кто вместе с ним возвращается в Москву, приближается к Москве, а Маяковский — к Лиле. Что это — он поэт и все у него гипербола, все надрыв? Или у него такая огромная любовь?.. Ведь это не первые месяцы любви, когда человек не помнит себя в угаре страсти, — уже три года прошло, как он полюбил Лилю…

Летом 1919 года была дача в Пушкине, вместе с Романом Якобсоном. Помните эту смешную историю — через много десятилетий Лиля Юрьевна бежит к Якобсону в аэропорту и шепчет ему: «Рома, не выдавай!» Правда это или сплетня, но получается, Лиле было чего бояться? Якобсон был самым близким человеком к ним четверым, включая Эльзу, знал о них все, что можно было знать, и если Лиле было чего бояться, то помнить что-то для нее опасное мог только он.

Опять была дачная идиллия, как в Левашове: Лиля загорает, Маяковский работает, Брик разрабатывает теорию предложения и спроса в искусстве. Разработает теорию и скажет Маяковскому — что людям нужно от искусства, и что Маяковский должен им дать. А Якобсон изучает рифмы Маяковского. Все при деле, и все при Маяковском.

Была идиллия… Была ли? У них был блокнотик, «Желтая книга боевых действий между Лилей и Володей». Маяковский записывал туда свои обиды, Лиля записывала «мирные договоры», чтобы Маяковский, прочитав, мог принять их и стереть ластиком причиненные ею обиды. Какие обиды?.. Якобсон писал Эльзе об этом периоде их жизни: «Лиле Володя давно надоел, он превратился в такого истового мещанского мужа, который жену кормит-откармливает. Разумеется, было не по Лиле. Кончилось бесконечными ссорами: Лиля готова была к каждой ерунде придраться».

Это «готова была к каждой ерунде придраться» — ужасно мило. Прежде в Лиле была неприятная четкость, как будто она автомат для управления мужчинами, литературный персонаж, а не живой человек, в котором всегда есть непоследовательность. Впервые она обнаружила слабость: Маяковский так ее раздражает, что она готова вцепиться в него за всякую ерунду — не то сказал, не так посмотрел, не там сел!..

Якобсон: «Он невероятно боялся Лили. Она могла ему выговор сделать, и он был кончен». Ну конечно! Когда ты кого-то раздражаешь, заранее сжимаешься, заранее дрожишь, потому что не знаешь, в чем виноват, — для чужого раздражения ведь нет никакой причины, это физиологическая реакция организма на бедного тебя… А уж если выговор жестокими словами — ужас!..

Маяковскому не удалось стереть все обиды ластиком, потому что после этого лета Лиля и Маяковский расстались. Маяковский съехал от Бриков. Якобсон помог ему получить отдельную комнату в квартире, где жил сам, в Лубянском проезде. Маяковский бывал у Бриков каждый день и оставался ночевать, но все же съехал.

Что это было — «развод»? Эксперимент «втроем» провалился? Конечно, это Лиля не захотела больше быть с ним, а не сам Маяковский. Почему? Без сложных причин — он ей надоел.

Можно удивиться — что значит «откармливал» в голодный год? Что значит «мещанский муж», ведь Маяковский так яростно выступал в стихах против мещанства, как будто мещанство — фикус и канарейка — были его личными врагами? Но «откармливать» можно и одной морковкой, здесь ведь что важно — с какой страстью Маяковский хотел, чтобы его Лиля съела эту морковку. И быть «мещанским мужем» означает то же самое: Маяковский хотел, чтобы каждая ее крошечка была только для него, чтобы было такое взаимное проникновение, чтобы он знал все про нее. Как если бы у них были мобильные телефоны, и он бы звонил каждую минуту: «Ты вышла из дома? Ты доехала? А когда вернешься?» Он как будто хотел ее всю съесть, а она не желала, чтобы ее съели, не желала быть его собственностью. Именно на это он и пытался заявить права, что он с Лилей — вдвоем, она жена, он муж. Маяковский оказался не таким авангардистом в личной жизни, не таким продвинутым, как Лиля. Оказался «мещанским мужем».

А главное в роли мещанского мужа, которую примерял на себя Маяковский, — то, что он один спит со своей женой.

Лиля писала: «Мы все трое женаты друг на дружке». «Втроем» Маяковского устраивало, но хотя бы втроем, а не вчетвером или впятером, — а у Лили были любовники, и Маяковский обо всех «всегда знал». Бедный, бедный Маяковский, бедный «бог неприкаянный»! Он так хотел огромной любви, безраздельного обладания. Лиля не виновата — если бы она дала ему полную физическую верность, он тосковал бы о безраздельном духовном обладании. Но как будто специально — кто много хочет, тот мало получит — ему не досталось даже простой физической верности, чтобы его любимая женщина принадлежала только ему.

Якобсон докладывает Эльзе: «…К осени 1919 года разъехались, Володя поселился со мной, а зимой разошлись».

Лилю раздражал Маяковский, но любое наше раздражение означает, что мы просто дали себе волю, разрешили себе сердиться и топать ногами, и на это всегда есть причина. Причина у Лили была: хотела начать другую жизнь. Хотела сойти с рельс, развернуться в другую сторону — Лиля собиралась эмигрировать.

Лиля решила уехать из России. Идеологические причины здесь ни при чем, большевики никак ее не трогали. Не в том смысле, что не обижали, а просто политика Лилю не интересовала, ее волновала только ее личная единственная жизнь. А жизнь ее шла как-то неправильно, не так.

Морковь за зеленый хвостик — трогательно, конечно, но Лиля была европейская женщина. Лиле это выражение подходит, она в детстве и юности много бывала в Европе, говорила по-немецки и по-французски, любила красивую одежду, комфорт, она была очень европейская женщина… И все это — жечь карнизы в камине, есть гнилую картошку и вместо теплой ванны вокзальная уборная, которую страшно себе представить… Зачем?! И что она получила за это? За отказ от цивилизованной жизни? Быть примерной музой — спасибо, не надо! И она опять, как в восемнадцатом году, произвела смотр личного состава.

Кое-что за это время изменилось. С зимы 1918 до зимы 1919 года футуристы были в центре культурной жизни и занимали важные позиции, а осенью 1919 года — уже нет. Футуристы перестали быть в центре, и Лиля перестала быть в центре. Унылая жизнь, приевшаяся роль Кисы, не то чтобы окончательно надоевшее, но уже исчерпанное окружение, споры об искусстве… Да, все это было мило, но — надоело! Лиле уже двадцать восемь лет.

Лиле еще только двадцать восемь лет. Она еще может начать новую жизнь — у кошки семь жизней, а у Кисы тем более, она еще может стать кем угодно где угодно, хоть в Европе, хоть в Америке! Вроде бы в Америку она и собралась. Якобсон официально уезжал за границу — в научную командировку, но ясно было, что навсегда, и Лиля предложила ему вступить с нею в фиктивный брак. Развестись с Бриком ей было бы нетрудно, формальный развод тогда был минутным делом. Эта история — очередная тайна, и мы не знаем, какова была в ней роль Осипа, знал он о Лилиных планах, не знал?.. Но в любом случае ничего не вышло. Якобсон пишет Эльзе: «Случайно не получилось».