Не бойся любви

— Ладно, на этот раз, так и быть, раздену тебя. Вставай.

Девочка не только выглядела как тряпичная кукла, но и двигалась так же. Ее руки безвольно повисли, когда Дженни вытащила их из рукавов. Ноги почти не держали ее. Когда Дженни взяла ее на руки, чтобы усадить в воду, все тело у Грасиелы пылало. Девочка села в ванну, наклонилась вперед и уставилась на пальцы ног.

— Подожди меня.

Это было не слишком умное предложение, поскольку голый, ослабевший ребенок вряд ли мог убежать. Собравшись с силами, Дженни прошла через дом на улицу. Постояла минутку, потом начала рассматривать сорняки, буйно разросшиеся в огороде. К счастью, луна вынырнула из-за облака, и Дженни сразу увидела заросли лопуха; она набрала полную горсть листьев, принесла их в кухню и обратилась к хозяйке:

— Сделайте одолжение, сеньора, — заговорила она озабоченным голосом. — Не будете ли вы так добры прокипятить вот это в целой кварте [7] воды. Пусть покипит, пока не останется всего пинта [8] жидкости.

Сеньора Кальверас кивнула, потом протянула Дженни мисочку с кружочками лука и несколько полосок ткани.

— Это для малышки, — сказала она. Дженни тупо поглядела на лук,

— Она должна это съесть?

— Нет, сеньора, — мягко произнесла сеньора Кальверас. — Это надо прибинтовать к подошвам ног. Лук вытянет жар.

7

Кварта — 0, 946 литра жидкости

8

пинта — половина кварты

Она приподняла босую ногу и ловкими движениями показала Дженни, куда надо привязать нарезанный лук.

— Спасибо, — поблагодарила Дженни. Как же она забыла, что лук действует не хуже, чем чай из лопуха? Но у каждой женщины свое излюбленное средство.

Грасиела не двигалась. Все так же согнувшись она смотрела затуманенными лихорадкой глазами на свои ноги.

— Девочка, как же ты меня напугала! Как мне это не нравится! — говорила Дженни, выжимая тряпку и осторожно стирая пыль с лица Грасиелы.

— Мне больно, — прошептала та.

— Я знаю. Я смажу тебе лицо алоэ, как — только ты искупаешься.

— Я не хочу есть. Я хочу только спать.

— Хорошо. Встань, я вытру тебя полотенцем.

Дженни подняла девочку и поставила на ноги. Грасиела покачнулась, словно от невидимого ветра, глаза ее были закрыты. Дженни вытерла ее, надела ночную рубашку и отнесла в гамак. Подсунула под голову подушку и накрыла Грасиелу до подбородка тонкой простыней. Грасиела подняла на нее глаза.

— Мне нужен мой медальон.

Дженни валилась с ног, но если девочке понадобился медальон… Скрипнув зубами, она покопалась в одежде Грасиелы, отыскала медальон и прикрепила его к ночной рубашке девочки.

— Что-нибудь еще, ваше величество?

— Я не прочитала молитвы.

— Я их прочитаю вместо тебя. Отец наш небесный и так далее, благослови всех кузенов и убей Дженни. Аминь! Теперь подними ноги, я должна привязать к ним лук.

Грасиела молча подняла маленькую ножку и позволила Дженни прибинтовать к подошве лук. Она явно не считала, что лекарство это странное, как это казалось Дженни. Обвязав вторую ногу, Дженни смазала алоэ лицо и шею девочки.

— Так тебе лучше?

Грасиела посмотрела на Дженни своими зеленовато-голубыми глазами с явной благодарностью.

— Спасибо, — прошептала она по-испански. Ее веки трепетали от усталости, но она все-таки подставила щеку для поцелуя.

Эта сцена трогала и умиляла Дженни ровно до тех пор, пока она не бросила взгляд на до сих пор не вытертую лужицу рвоты. Она должна это сделать. Блевотина не исчезнет сама собой. Опустившись на колени, Дженни, давясь от отвращения, подтирала пол. Господи, вот никогда бы не поверила, что придется убирать чью-то блевотину.

Ничего удивительного, что ее мать была злая, как змея. С шестью-то ребятишками ей приходилось заниматься таким противным делом нередко. Как подумаешь теперь, спустя годы, это же просто чудо, что мать не покидала ребятню в ближайшую шахту или сама не кинулась туда. Ее наверняка подмывало сделать это по двадцать раз на дню.

Шатаясь от изнеможения, Дженни поглядела на остывшую в ванне воду, размышляя, хватит ли у нее сил вымыться самой. Одно из двух: либо найти эти силы, либо чесаться всю ночь. Дженни разделась и по-быстрому ополоснулась. Потом, перегнувшись через край ванны и пользуясь куском твердого коричневатого мыла, стала мыть голову. Вода мгновенно почернела. Избавление от ваксы на волосах было единственной радостью за весь нынешний день.

Охотнее всего она немедленно завалилась бы в гамак, но надо дождаться сеньору Кальверас с целебным чаем, потом этот чай остудить, поднять Грасиелу, что вряд ли будет легко, и заставить ее выпить отвар. Тем не менее все приходит к концу, и вскоре Дженни уже подносила чашку к губам девочки.

— Какой противный вкус, — запротестовала Грасиела, передернув плечами.

— Глотай быстрее, и все. Нет-нет, пей до конца.

Дженни погасила свечи и улеглась в гамак, вернее сказать, камнем рухнула в него. Но при всей усталости никак не могла заснуть. Напряженно прислушивалась к дыханию Грасиелы. Едва ребенок шевельнется, Дженни уже поднимает голову и вглядывается во тьму. Но еще хуже было, когда девочка долго не двигалась.

Заведя руки за голову, Дженни смотрела в потолок и думала, думала свою беспокойную думу.

Ее собственная жизнь кончена, если ребенок умрет у нее на руках. Болезнь Грасиелы на ее совести! Ее ошибка… а чья же еще? Она слишком долго держала девочку на солнце, да еще к тому же в седле.

Если девочка погибнет, Дженни остается только выкопать могилу для самой себя и прыгнуть туда, потому что смерть Грасиелы вызовет неукротимый гнев Маргариты. Если Дженни не покончит с собой, то Маргарита спустится с небес и убьет ее, причем сделает смерть ужасной, Дженни это понимает.

Дай Бог, чтобы все обошлось! Теперь они станут двигаться медленнее. Каждый вечер Дженни будет нанимать комнату, будет также следить, чтобы ребенок ел три раза в день и все три раза получал молоко.

А еще Дженни намеревалась молиться, просить Господа Бога и Маргариту, чтобы Роберт Сандерс остался в живых, чтобы находился в добром здоровье. Самое худшее, что может случиться в горькой жизни Дженни, — это смерть Роберта Сандерса. Тогда ребенок останется у нее на руках на все треклятые двенадцать лет, не меньше, а за это время она доведет себя до полусмерти. Убирать блевотину и Бог знает что еще делать… К черту, к черту, к черту!

Наконец, измученная чувством вины, надышавшись запахом лука, Дженни впала в тяжелый сон, не приносящий отдыха. Во сне она видела себя снова ребенком, за ней гнались ее мать и ковбой и бросаля в нее луковицы.

— Я не знаю никаких сказок, — повторила Дженни в пятнадцатый раз. Она сделала глубокий-глубокий вдох, задержала воздух в груди, потом медленно выпустила его сквозь сжатые губы. Если уж этот ребенок что-то вобьет себе в голову, этого не выбьешь никакими силами на земле.

— За пять минут, которые прошли с тех пор, как ты меня в последний раз просила об этом, мне неоткуда было взять для тебя сказку. Давай я прочту тебе несколько моих любимых слов из словаря.