Не был, не состоял, не привлекался

Ловушка

Новый математик был худ, костляв и высок. Один малый предложил прозвище – «бесконечная дробь». За рост. Ребята посмеялись, но не согласились. Может быть, потому, что он не сам выдумал, а вычитал в какой-то книжке.

Математик в разговоре сильно напирал на букву «о». Он говорил так: «ПОсОхин не знает приведения пОдОбных. Неуд». И, довольный, улыбался. Длинные желтые зубы, длинное лицо. Потом спрашивал: «Тетрадь есть? Нет? Тем паче неуд». И явно получал удовольствие. Однако неудов зря не ставил. Любить его было не за что, но и ненавидеть тоже.

Я сидел на уроке и ритмично крутил на карандаше небольшой треугольник. Не знаю, сколько минут я занимался этим приятным, хотя и монотонным упражнением. Наконец мой вращающийся треугольник был замечен, и математик сделал мне ироническое замечание: «Есть игры и поумнее. Например, шахматы». Я на миг замер, как охотничья собака, почуяв дичь. Математик сам шел в ловушку. «Если можно, я хотел бы сыграть с вами», – сказал я смиренно-лживым голосом. Это был удачный для меня выход из неловкого положения.

Через день специально к уроку математики мой друг Борька принес из дома небольшие шахматы. Математик держал слово, и мы сразились на большой перемене. Нас окружили ребята. Много. Все жаждали математической крови. Математик оказался слабым шахматистом. Он скоро попал в скверное положение, и, быть может, думал: «На кой черт я стал играть с этим балбесом? Пусть уж лучше бы он крутил свой треугольник».

Проиграв, математик улыбнулся, но совсем не так, когда ставил неуд. И заковылял из класса, слегка прихрамывая на своих длинных ногах, возвышаясь над злорадными пигмеями.

В ребячьих глазах мой авторитет подрос. Мое самомнение тоже.

Жертва белого слона

Ананиашвили был строен, при усиках и, вероятно, красив. Он был дружелюбен и предупредителен даже ко мне, хотя мне было всего-то пятнадцать лет и, следуя общественному мнению, со мной можно было говорить на ты. Меня разрешалось даже выгонять из класса. Одна учительница этим правом пользовалась, да еще приговаривала: «Пойди-ка, поговори с нянечкой». Нянечками почему-то называли уборщиц.

Я и сам уважал себя не слишком сильно и поэтому без раздумья согласился, когда друг Борька предложил записаться в шахматный турнир под фамилией его дяди, которого я сроду не видел. Турнир проходил в Доме журналиста. Помнится, тогда он назывался Домом печати.

Я имел третью всесоюзную категорию по шахматам, густую шевелюру и очки, которые носил преимущественно в кармане.

На партию со мной Ананиашвили немного запоздал. Он влетел, извинился, всем поулыбался и уселся за столик. На край столика положил кулек шоколадных конфеток. Маленьких, кругленьких, кажется, называются драже. Предложил угоститься мне и нескольким мальчишкам, державшим наш столик под наблюдением. Мы посопели, застеснялись.

Хотя Ананиашвили мальчишкам нравился больше, чем остальные взрослые участники турнира, все-таки ребята болели за сверстника и жаждали поражения взрослого. Про Ананиашвили говорили, что он известный технический редактор или же редактор технической литературы, словом, стоящий человек.

Ананиашвили играл черными. Он двигал фигуры быстро, решительно, как лихой джигит. Тогда входила в моду игра блиц. Я блиц любил без памяти и изрядно набил руку. Поэтому я тоже ходы делал в темпе, сохраняя при этом тупое выражение лица.

На доске возникло положение, где можно было провести стандартную комбинацию. Я пожертвовал слона, объявив шах. Ребята обступили столик. Ананиашвили принял жертву, последовали шахи, и черный король направился вперед, на погибель. И вот мат! Ананиашвили вдруг исчез, хотя было немыслимо, чтобы он мог уйти, не попрощавшись. Мы с ребятами стали разбирать сыгранную партию и попутно съели все драже, оставленные Ананиашвили при бегстве.

Заканчивал турнир я под своей фамилией. Инструктор узнал меня и вывел из подполья. Кроме нашего турнира, где я занял первое место, провели турнир посильнее. Состоялось почти торжественное закрытие обоих турниров. Мне вручили приз – шахматы. Потом провели общий блиц для участников турниров. Тут Ананиашвили мог заметить, что зря он в партии со мной делал ходы быстро. Потому что я в блиц-турнире занял тоже первое место и был награжден кулем испанских апельсинов. Я взял шахматную доску – коробку подмышку, в другую руку куль апельсинов и направился к выходу, мрачный от смущения и гордости. И тут я услышал, что Вадим Андреевич, победитель сильнейшего турнира, объясняет группке каких-то мужчин и женщин мое общественное положение: «Школу он бросил, все время играет в шахматы и живет с призов».

Мне показалось это крайне обидным. Жил я исключительно на средства родителей, что принято считать приличным. В школу я ходил, не прогуливая. Мне там нравилось. И имел хорошие отметки по всем предметам. Даже по литературе. Но вот не понял, что в словах Вадима Андреевича содержится гипербола и юмор. Он тогда был просто журналистом, а потом стал известным писателем.

Когда я выиграл у Ананиашвили, ребята ликовали, но я-то знал, что эту жертву слона изобрели еще тогда, когда и Ананиашвили, и вообще технических редакторов еще не было на свете.

Фианкетто ди донна

В пяти километрах от старинного города Рославля, что в Смоленской области, а прежде губернии, расположилась между рекой Остер и покрытым щебенкой ухоженным шоссе деревня Козловка. Вокруг лес, в основном смешанный, густые орешники, грибные места…

Летом в Козловку на отдых наезжают семьи с детьми из Рославля, Москвы, Ленинграда. Не слишком много, но регулярно. Снимают комнаты с верандой, либо полдома, либо дом, если у хозяев есть другое летнее жилье. В тридцатых годах прошлого века я несколько раз жил в Козловке. Самодеятельно научился в Остре плавать и днями вел земноводный образ жизни. Про Остер говорили, что, хотя он и мелеет, но каждый год требует новых жертв – утопленников. Близ дома, где наша семья снимала пристанище, находилось два отличных места для купания и игр с мячом в воде. Там Остер разливался пошире. При одном был маленький мелкий заливчик. В нем плескалась мелюзга дошкольного возраста. Другое место отличалось глубиной, и здешние жители обозначали его словом вир. Нигде позже мне не пришлось слышать это слово. А в словаре Даля сказано: «ВИР м. запад. Омут и водоворот…»

К берегу вел спуск с пригорка. Вероятно, в далеком прошлом Остер был здесь очень широк. На небольшой песчаной террасе по пути к речке – криница, маленький родник. В чистой песчаной ямке накапливается и протекает студеная вода. Остановился я на этом потому, что вкус той воды запомнился на всю жизнь. (Быть может, из таких малых с виду черточек и складывается чувство родины.)

Родители мои родом из Рославля, да и я там родился и подрастал первое свое полугодие. В 1921 году в Москве было голодно, а в Рославле многие держали коров, было молоко. Разумеется, я ничего не помню об этом периоде, закончившемся пожаром дома, часть которого занимали моя мать, домработница и я. По семейному преданию, я знал, что мама спасла нас, когда по сеням этой половины дома уже разливался горящий керосин. Хозяин дома спекулировал керосином, табаком. Дверь на улицу примерзла, и домработница не смогла ее отворить. Мать завернула меня в шубу, передала ей, бросила табачные ящики на пол и, схватив полено из поленницы в сенях, вышибла им дверь, открыв выход в сумеречною зимнюю стужу. Семья хозяина погибла, а он сам во время пожара находился в кино. После пожара мать со мной поехала к отцу, в Москву. Так что ходить и говорить я уже научился в Даевом переулке, близ Сретенки, а затем и на Большой Никитской.

В Козловке я познакомился с Вадимом. Он проводил летние каникулы в соседнем доме, в семье своего родного дяди и тети. Вадим был сиротой. Его мать рано умерла, отец женился на своей секретарше. Вадим нередко в своих разговорах вспоминал свою мать, похоже было, что мачеха его недолюбливала. Он был старше меня на три года, занимался в спортивной секции волейболом. Небезуспешно, несмотря на скромный для волейбола рост. Он умел делать стойку на руках и пользоваться уважением в разновозрастной ребячьей компании. Хотя мы редко встречались в Москве, Вадим был для меня старшим товарищем, а в Козловке он со мной дружил. Он немного водился с блатными ребятами, курил. Однако мне посоветовал ни в коем случае не курить, иначе я буду хуже нырять, труднее станет под водой подолгу задерживать дыхание. Этот аргумент представлялся мне очень важным и подкрепил наставления отца, завзятого курильщика. Так я и остался некурящим при всех жизненных обстоятельствах.