Не целуйтесь с незнакомцем

Видимо, Джанна Атертон Пемброк отличается интеллектуальным снобизмом. Три года корпеть над диссертацией о стоимости Французской революции? Боже! А назвать щенка в честь пакистанских развалин? Какой головой надо для этого обладать? Он был вынужден признать, что заинтригован. Пока он не мог разобраться, что именно в Джанне вызывает у него интерес. Возможно, ее антипатия к нему, которую она старается не показывать, так как нацелилась на его акции.

Ситуация с его долей была рискованной, но интересной. Впервые за пять лет он искренне забавлялся. В Японии он просто тянул лямку. В том обществе, приоткрывавшемся для чужаков только с делового края, он мучился одиночеством. На Мальте все было по-другому. Здесь Ник ощущал комфорт и по части языка, и по части человеческого общения. Это было даже больше, чем комфорт. Он чувствовал себя здесь совсем как дома, в Техасе.

Стук в дверь домика для гостей заставил Ника вскочить. Он бросился в гостиную и распахнул дверь. Перед ним стояла Пифани Кранделл.

– Я принесла вам диссертацию Джанны. – Она вручила ему переплетенный том, страниц в котором хватило бы, чтобы засыпать бумажным конфетти длинную улицу.

– Благодарю, – пробурчал Ник.

Пифани глянула через его плечо на освещенное окно второго этажа. Ник сообразил, что там, видимо, живет Джанна. Это были лучшие комнаты главного дома, выходившие окнами на бассейн.

– Можно войти?

Ник не мог отказать Пифани, полноправной хозяйке. Он посторонился, и она уселась в кресло напротив плетеного диванчика, на котором, в свою очередь, устроился Ник.

– Я насчет акций, которые завещал вам Трейвис Прескотт.

Ник не сомневался, что ее предложение превысит предложение Керта Бредфорда как минимум на десять процентов.

– Я намерена платить вам за то, чтобы вы не расставались со своей долей, пока компания не переведет вас в Атланту.

Атланта? О его договоренности с Ноланом никто не должен был знать. Господи, после вечной японской слежки – Керт Бредфорд, определенно прибегший к услугам частного детектива, а теперь еще Пифани Кранделл! Он занялся не самым выгодным делом: надо было податься в сыщики – вот где золотая жила!

– Зачем это вам?

– Я продала акции Трейвису Прескотту, потому что он планировал поселиться на Мальте. Вы знали об этом? – Наверное, у Ника был достаточно потрясенный вид, потому что она сказала: – Вы в последнее время не часто с ним беседовали, да?

Не в силах вымолвить ни слова, Ник покачал головой. Она совершенно права, осуждая его. Знает ли Пифани, что послужило причиной отчуждения между ним и Трейвисом?

– Мы перестали быть такими близкими друзьями, какими были раньше.

– Трейвис прожил здесь больше четырех лет. Мы ужинали вдвоем по два-три раза в неделю.

Ник догадался, что Пифани Кранделл страдает от одиночества. Весь день она была занята делами, но по вечерам в таком большом доме ее охватывала тоска.

– Мне очень нравился Трейвис. Он хорошо зарабатывал на фондовом рынке, поэтому я ответила согласием на его предложение приобрести часть акций моей компании. Я и подумать не могла, что его скоро не станет. – Она в непритворном горе закрыла глаза. – Мне его очень не хватает.

Всякий сказал бы, что разница в возрасте между Пифани и Трейвисом должна была стать непреодолимой преградой, но Ник понимал их дружбу. Пифани Кранделл вызывала симпатию и у него. Этому весьма способствовало и то, что она дружила с Трейвисом.

– Мне нужна ваша помощь в завершении «Голубого грота». Это мой самый любимый проект.

– Зачем же вам отходить от дел? Дождитесь хотя бы, пока отель достроят.

– Джанна стала бы обращаться ко мне с любой мелочью. Ей надо научиться самостоятельности. – Она помолчала и, с улыбкой глядя на Ника, добавила: – В качестве совладельца вы бы помогали ей, а она бы к вам прислушивалась.

– В случае непослушания я бы грозил ей, что уступлю свою долю Бредфорду?

– Совершенно верно. Не правда ли, неплохо задумано? Вы мне поможете? – Ник кивнул, и она предупредила: – Прошу вас, Джанне о нашем соглашении ни слова.

6

Палата лордов была исчерпывающим доказательством существования жизни после смерти. Эту мысль высказал лет двадцать назад лидер либералов Джереми Торп; Уоррен Атертон был с ним совершенно согласен. Формально он присутствовал на дебатах и на прошлой неделе, но сейчас впервые реально участвовал в работе сессии. Он рассматривал седовласых людей, многие из которых прибегали к помощи слуховых аппаратов; немало было клюющих носом. Уоррен удивлялся, что он потерял в этом изысканном зале с помостом и пустым троном, занимаемым королевой по случаю очень уж значительных церемоний.

За несколько недель, прошедших со времени смерти отца, Уоррен так и не смог примириться с обстоятельствами, приведшими того к сердечному приступу. Он снова и снова представлял себе сцену с участием Джиана Паоло; как недавно выяснилось, его связь с отцом была длительной. Отец, на которого он всю жизнь смотрел снизу вверх и с которым хотел по глупости соперничать, оказался холодным и чужим человеком, вычеркнувшим из завещания Джанну, но осыпавшим милостями любовника-гомосексуалиста!

Занять место отца в палате лордов означало начать новую жизнь. В тени отца ему всегда было холодно. Теперь графом Лифортом стал он сам.

Здесь было занято лишь около четверти мест – типичная картина. Уоррен зашагал по проходу с решительной улыбкой, предназначенной лорду-канцлеру, председательствующему в секторе, отведенном церковникам. Здесь восседало несколько англиканских епископов и главный раввин Эммануил Якобовиц. Католиков Уоррен не обнаружил: минуло около пяти столетий с тех пор, как в палате в последний раз заседал предводитель католиков, поплатившийся за это головой.

С одной стороны зала стояли скамьи консерваторов, с другой – лейбористов. Министры кабинета, «переднескамеечники», обычно занимали первые ряды, «заднескамеечники» помещались у них за спиной согласно названиям. У Уоррена был соблазн проявить независимость, покинуть родовую скамью и перейти к лейбористам. Все ожидали, что граф Лифорт проявит себя заядлым тори. Он провел всю жизнь в консервативных кругах и никогда не соглашался с политикой лейбористов. Отвечая на приветственные улыбки отцовских друзей, он все же уселся позади барона Колвина. Бывший лидер рок-группы и один из самых молодых депутатов палаты, он получил титул пожизненно. В отличие от Уоррена, титул Колвина не перейдет к его сыну. Однако новоиспеченный граф Лифорт чувствовал себя спокойнее с Колвином, прославившимся склонностью к независимым суждениям.

Как только начались дебаты, Уоррен стал думать о своем. Он скучал по Джанне и полагал, что и она скучает по нему. Он пообещал сестре, что найдет Джиана Паоло и выкупит его долю акций, но пока что частный детектив не напал на его след.

Дебаты были посвящены вопросу, следует ли правительству соглашаться на частичную передачу японцам прав собственности на завод в испытывающем экономические трудности районе Манчестера. Уоррен следил за решением этой спорной проблемы по газетам. Он уже советовался с друзьями, занимающимися бизнесом, и пришел к определенному мнению. Слушая пэров, он все больше убеждался, что они говорят совсем не о том, однако с выступлением не спешил. Ведь это был его первый парламентский день.

Он сам удивился себе, когда попросил слова. Не глядя на пэров и избегая объективов телекамер, фиксирующих, как обычно, ход дебатов, Уоррен заявил:

– Зачем правительству Ее Величества финансировать экономический империализм Японии? Разве это помощь безработным Мидленда? Конечно, нет. Японцам нужны базы во всех европейских странах, чтобы выиграть мировую промышленную войну. Они опасаются, что когда Англия войдет в Европейское сообщество, оно ограничит свой импорт из Японии. Но когда японцы, – он помедлил для вящего драматизма, – разместят здесь свои производственные мощности, как мы сможем преградить им путь? Никак. Финансисты весовой категории борцов сумо потащат на площадку чахлую английскую промышленность – они уже нацелились на американское телевидение и копировальную индустрию – и сделают все, чтобы расправиться с конкурентами.