Не для взрослых. Время читать! (Полка 1)

2

Автор книги – замечательная переводчица, которая в течение долгих советских десятилетий бескорыстно (сама переводила, отдавала перепечатывать на машинке, раздавала нам, жаждущим) знакомила многих своих сограждан с тем написанным по-английски, что советские издательства издавать упорно не хотели. В первую очередь это были статьи и эссе замечательного английского писателя и мыслителя Гилберта Честертона (1874–1936). Не исключаю, что поразительный, заслуживающий изучения и подражания свод обиходных моральных правил Натальи Трауберг, как и широкий круг ее размышлений, сложился под воздействием любимого автора.

Она вспоминает, что когда ее внук был маленький, то часто кричал: «Кату!» – поскольку «еще не мог выговорить „хочу“. Сейчас он его не кричит, и на том – большое спасибо. Он вообще человек хороший, что всегда – чудо; трудно ведь избавиться от детского потребительства».

Тонкое замечание! Ведь многим (чаще – единственным детям, никогда не отвечавшим за младших) не удается избавиться от него в буквальном смысле всю жизнь. Они становятся эгоцентриками (не обязательно при этом – эгоистами), детски уверенными, что вселенная вращается вокруг них.

Наталья Трауберг пишет: «Когда-то считали, что этому (избавлению от детского потребительства. – М. Ч.) надо помогать». Она хорошо помнит, как строгая бабушка и кроткая нянечка «как-то подсказывали своим воспитанницам…, что твое желание – не закон». И никто из них «не отсчитывал от „хочу!“».

Характерный эпизод на тему «что такое эгоцентризм».

С двумя знакомыми вошла она в троллейбус. «…Чтоб им было удобно, я села спиной к водителю, они, соответственно, на двойное сиденье, лицом по ходу. Кто-то из них и скажи: „Впервые вижу человека, который любит сидеть вот так“. Видит Бог, я не добрая (к сожалению), но при чем тут „любит“? Неужели никто и никогда не выполняет машинально простейших правил совместной жизни? Мы же все живем вместе…»

Так случайно обнаруживается, что жизнь двух взрослых людей давно идет в уверенности: «Рыба ищет, где глубже, человек (по их взгляду – любой, каждый человек. – М. Ч.) – где лучше». И без специального решения, а тоже – машинально. Сели, скажем, за стол четверо, в вазе четыре яблока. Протягиваю ручонку – беру лучшее. Вот и весь нехитрый смысл жизни. Скудновато. И так же привыкают жить их дети, не знающие других примеров.

«Может быть, поэтому, – признается Наталья Трауберг, – мне так противно слово „комфортный“. Я не Шишков (напоминаем, что современник Пушкина адмирал Шишков был очень увлечен идеей замены всех иностранных слов – русскими и предлагал „галоши“ заменить „мокроступами“. – М. Ч.) и чувствую, что какой-нибудь „имидж“, даже „паттерн“ выражает то, чего по-русски почти не выразишь. Сама так не пишу, но и не содрогаюсь. А как услышу „мне комфортно“ от самых просвещенных людей – чуть не плачу (и я очень ее понимаю. – М. Ч.). Казалось бы, есть „мне удобно“, не очень приятные „привольно“, „вольготно“, наконец, очень емкое „мне хорошо“. Почему так привязались к иностранному слову? А вдруг потому, что здесь включен этот культ „кату“?»

3

Многое в повседневном нашем не очень-то «комфортном» друг для друга обиходе автор книги связывает со слишком уж долгим советским временем.

«…Корень советского зла – не в материализме или марксизме, а в том, что каждый может над кем-нибудь издеваться».

Этот корень – «в очереди, в коммуналке, в непрестанных и злых советах подавальщиц и продавщиц, – словом, в том, что несчастные, измордованные люди норовят пнуть любого, кого не боятся. Особенно меня удивляют жалобы на нынешнее хамство. …Ведь грубили на моих глазах все семьдесят с лишним лет, а сейчас все-таки меньше».

Уважение к чужой свободе оказалось самым трудным делом не только для бывших советских людей (тех, собственно, кому сейчас больше тридцати), но и для их детей.

Девочка – или, скажем, барышня лет двадцати (не говорим уж про молодую даму) – без конца напоминает матери, что она «уже взрослая» и поэтому – «не надо меня учить!» Что ж – это можно бы принять во внимание. Защищать свою самостоятельность – это понятно и нормально; у нас в России потребность человека в самостоятельности часто недооценивают.

Повторю – можно разделить ее чувства и притязания. Если бы не одно «но»: эта же самая молодая особа всегда готова с энтузиазмом «учить» ту самую свою несвоевременно взявшуюся за воспитание маму, как ей самой надо жить. Да еще к тому же подробно поясняя, как неправильно она живет сейчас, пренебрегая ценнейшими советами дочери.

Глядишь – о праве матери на самостоятельность (а с годами эта потребность – открою секретик юным! – отнюдь не уменьшается, впритык до полной дряхлости) речь как-то не заходит. Нечто должна – только мать. И прямо-таки начинаешь радоваться за эту маму – кабы она не встретилась случайно со своим умным ребенком, так и прожила бы свою жизнь, погрязнув в неправильностях.

…Тут вспоминаются размышления Натальи Трауберг о разнице между тоталитарным и авторитарным строем: «Разница проста: лезут тебе в душу или нет». И опять – тоталитарный строй кончился, а его наследство поселилось в душах бывших советских людей, да и их детей, и даже внуков – надолго.

Один из важных компонентов этого наследства – раздражение и злость, по поводу и без повода. На этом даже объединяются в странные компании. «Вот – дама, вот – тетка. Что у них общего?

Пронзительная злость. …Главное – можно вместе возмущаться всеми и всем».

Наталья Трауберг пишет, что главный закон советского времени был прост (и, можно добавить, ужасен): «к другим – беспощадность, к себе – вседозволенность».

Советская власть учила именно беспощадности к врагам. В середине 30-х годов, в так называемое «сталинское» время (Сталин самовластно управлял страной почти тридцать лет), людей заставляли выходить на демонстрации с плакатами. На этих плакатах было требование не вообще наказания тем, кто под пытками (о том, что в советской тюрьме людей подвергали жестоким пыткам, чтобы они признались в том, чего не совершали, до поры до времени никто не догадывался) назвал себя японским шпионом и бог знает кем, а именно – РАССТРЕЛА.

Отсюда – несколько печальных свойств сегодняшних российских людей, доставшихся им по наследству. Наследство копилось, как уже было сказано, долго – семьдесят с лишним лет…

Сегодня видно, как привыкли люди к мысли о важности возмездия. Да, в этом есть, конечно, наша естественная, необходимая для правильной жизни общества жажда справедливости. Тот, кто совершил что-то очень плохое, должен быть, во-первых, найден (это – обязательно; но именно этого-то у нас часто не хватает…). Во-вторых, его вина должна быть досконально доказана – для того и существует суд присяжных, чтобы не юристы, а люди, обладающие простым здравым смыслом, решали – убедительны ли доказательства вины подсудимого? И в-третьих, он должен понести наказание.

Паршиво, когда к желанию по справедливости наказать зло примешивается злорадство, а также чувство мести.

В книжке, о которой я пишу, для отношения к злу находятся совсем другие измерения, другие понятия – о которых многие сегодня, привыкнув упрощать этические требования, и представления не имеют.

4

Наталья Трауберг пишет о главном герое детективных рассказов Честертона патере Брауне: «Зло он обличает прямо и резко, а людей почти всегда просто уводит от возмездия, заменяя его попыткой пробить уши самым мирным, необидным способом».