Не дожидаясь полуночи

Просто на обложке…

… был город из моего сна.

Огляделась — никто не видел? — и будто бы ни в чем не бывало пошла дальше. Я не пойду домой сейчас, нужно прогуляться.

Подсчитав количество денег в кошельке, я решила, что этого вполне достаточно для покупки какого-нибудь пёсьего лакомства.

Обложку выброшу в ближайший мусорный контейнер. Да вот хотя бы вот в этот, неподалеку. Обязательно выкину, когда буду возвращаться.

— Подождешь меня у входа? Жди здесь. Сидеть. Ждать.

В магазине пахло так, как и во всех зоомагазинах — кормом для животных, для птиц, для рыб… кормом для тех, кому и названия нет, но они тоже едят и им тоже нужен корм.

Большую часть стены занимал гигантских размеров аквариум. Беззвучно шевеля губами, в нем плавали разноцветные рыбки. Плавали и таращили глаза в пустоту.

На полках ровненько расставлен товар. Ну-ка, что выбрать — «Хрустяшки-костяшки с биодобавками», «Ням-ням-гав — Ваша собака скажет Вам «спасибо»!» или «Собачий праздник экстра»?

«Хрустяшки-костяшки» я отмела сразу, слишком уж пугающее название, так и слышится треск ломаемых костей. Остаётся «Ням-ням» и «Праздник». С одной стороны, было бы интересно посмотреть, как Кутузов скажет мне «спасибо»… Ладно, беру «Праздник».

… Кутузов бодро хрустел своим «Праздником», рассыпая крошки по усам — и был, казалось, абсолютно счастлив.

— Вкусно? — рассеянно спросила я.

— Хрум-хрум-хрум.

— Думаешь, я…

Я не хотела применять это слово по отношению к себе; я его ненавидела, и ко мне оно не относилось. Никогда не относилось, никогда. И не будет относиться.

Понизив голос, всё же спросила:

— …ненормальная?

И замерла оттого, что произнесла это вслух.

— Думаю, да, — ответили мне. — По крайней мере, не вполне нормально ожидать ответа от собаки. Как бы то ни было, не думаю, что «нормально» — это всегда «хорошо».

Вздрогнув, я обернулась.

Одноклассник. Зовут Даниилом — именно так, с двумя «и». Когда он пишет свое имя, можно разобрать лишь первые две буквы, а дальше — сплошная изгородь из вертикальных черт. «Да» — и ограда.

Я — по ту сторону его забора. Мы не общаемся.

Смерила с ног до головы, удостоила таким взглядом, что наглец должен был провалиться от стыда под землю — но почему-то упорно продолжал держаться на ее поверхности.

— Невежливо вмешиваться в чужие разговоры, — холодно сказала я.

От слов веяло ледяной стужей. Одноклассник стойко пережил и это.

— В разговоры с вот этим джентльменом? — серьезно уточнил он, кивая на Кутузова.

Я не нашла, что ответить, и собралась уйти с гордо поднятой головой, но у пса, похоже, были другие планы.

— Пойдем, — сказала я Кутузову.

Спаниель удивленно приподнял уши, домой он явно не собирался. Я легонько потыкала его носком сапога. Кутузов поднялся и перешел на другое место.

Одноклассник молча наблюдал эту сцену.

Я потянула за поводок. Пес лег на землю и закрыл глаза. Я потянула сильнее. Он перевернулся на спину, начав, как одержимый, извиваться и дрыгать всеми четырьмя лапами. Нашел время.

Одноклассник словно бы только того и ждал. Он опустился на корточки и почесал собаке брюхо. Кутузов захрюкал от удовольствия.

Я отпустила поводок и пошла. Пес, осознав, наконец, чего от него добиваюсь, затрусил рядом, волоча поводок по земле.

Руку я держала у груди.

Там, с левой стороны, в шуршащем саркофаге пряталась эта пустая обложка, память о призрачном городе.

Казалось, что бьется не сердце, а книга.

Глава 4

Мама села писать статью «Счастливая женщина и ее мужчина».

Она давно уже хотела изложить свою авторскую методику в ряде статей, задумала уже несколько. После первой, как она обещает, будет «Счастливая женщина и ее семья». Затем, как считает Макс, последуют «Счастливая женщина и ее и философский камень» и «Счастливая женщина и ее узник Азкабана», нужно больше счастливых женщин!

Предчувствуя, что статьи не издадут, мама заранее всем говорит, что пишет «для себя».

Я медленно опустилась на колени и обняла пса. Кутузов теплый. Его мохнатая мордашка щекочет плечо. Скоро ему надоест так сидеть. У меня в запасе всего несколько мгновений.

Мы сидим тихо и стараемся ей не мешать. Нюта даже перешла на шепот.

— Юль, я нарисовала жука, — шепчет она.

На большом листе — гигантский, едва умещающийся жук. Доморощенный психолог сказал бы: «Рисунок расположен так, что ему словно бы не хватает места — налицо завышенная самооценка».

— Великолепно, — говорю я.

Сестра прикладывает палец к губам и смотрит на меня сурово. Ей показалось, что я сказала чересчур уж громко и непременно спугну мамину музу, диктующую ей истины гармоничного супружества.

— И еще одного жука, — говорит Нюта.

Показать всех жуков сразу она не может. Ей нужно тянуть, чтобы произвести больший эффект.

— Прекрасно.

— И еще тебя…

Что-то новое.

— Да?

— В виде жука! — разрушила Нюта мои надежды на разнообразие. — Жукинизм, так я назову это направление в искусстве.

Насекомым, кстати говоря, я была так себе.

Жуки — сестрицын аналог маминых «счастливых женщин».

— Только краски убери за собой, — говорю я.

— Не.

— Почему?

— Не хочу.

— В жизни не всегда приходится делать то, что хочется, — воспитываю я.

— Ага. Сначала ты делаешь то, что не хочешь, потом живешь чужой жизнью, потом — видишь чужие сны… Дальше-то что?

Хорошо, что сестра не видит моего лица. Слова о «чужих снах» заставляют меня вздрогнуть.

Нюта ждет, когда мама освободится и можно будет показать ей свои шедевры, а пока — фотографирует их. Вытянув вперед руку с телефоном, делает с полсотни селфи, чтобы потом выбрать «самый жизненный» (= подающий ее в наиболее выгодном свете) вариант. Украдкой снимает и меня. Делает коллаж: автор, произведения, сестра автора. Вздыхает. Берет с полки книгу.

Я не могу больше ждать, когда она уйдет. Беру полотенце, ворох одежды.

Сестра закрывает книжку, в которой подробно описывалось, как разбудить своего внутреннего ребенка. Если этот наружний ребенок разбудит еще и внутреннего, с ними двоими мне в комнате станет совсем уж тесно.