Не гламур. Страсти по Маргарите

– Я легла к нему на операционный стол совершенно счастливая, – рассказывала мне Светка. – Думала, открою после глаза и начнется у меня другая жизнь. Буду красивой и любимой. В бинтах я проходила целый месяц. А когда Гена их снял, поняла, что жить не могу и не хочу. Уши мои стали больше прежних в два раза. А он так радовался, так счастливо смеялся: сказал, что любит меня еще больше – такую страшную. Я убежала от него. А его тетка еще два месяца приходила к нам домой, уговаривала вернуться обратно. Мол, Геночка очень скучает.

– Он что – сумасшедший? – я была в шоке от ее рассказа.

– Я не знаю, Машенька, – всхлипнула Светка и потуже натянула на голову шапку-ушанку. – Он – страшный человек. Я его боюсь.

Я вышла от нее, словно мухоморов объевшись. И как таких маньяков земля носит?

* * *

…На следующий день я пришла к Генке в клинику. Вела себя как ни в чем не бывало.

– Генусик! – промурлыкала я. – А когда ты за мой носик возьмешься?

– Завтра, моя красавица. Все будет завтра, – обнадежил меня мой кавалер.

Назавтра все мои девки были наготове. Олька, переодевшись в медсестру, дежурила у дверей: стояла на шухере, чтобы в ответственный момент позвать на помощь всю команду. Ритка сидела внизу в машине и нервно курила сигарету за сигаретой. А я распласталась на каталке, приготовившись к самому худшему.

Генка кружился вокруг меня, словно ворон, почуявший добычу.

– Гена, – произнесла я заранее заготовленную фразу. – Тебе привет передает ушастая Света.

Тот застыл в недоумении. А потом как кинется ко мне. Начал вязать руки-ноги. Еще чуть-чуть и наркозом отрубил бы, как пить дать. Но тут с криком влетела Олька, а за ней и все остальные девки.

– Боже мой, как я всех вас ненавижу! – ревел Генка, уже закованный в наручники. – Женщины – адово проклятье. Всю жизнь мою испоганили! Никто меня не любил никогда. Только дай вам красоту. Нос! Уши! Губы! Грудь! Нате вам – берите. А-а-а, не хотите такой красоты?!

– Поклянись всем, что думать забудешь о пластической операции! – Олька после этой истории была со мной непреклонна.

Ну и пришлось мне, конечно, побожиться. Тем более что, испытав такие напасти, стала я по-другому смотреть на свой нос. Есть, есть в нем все-таки какая-то изюминка. Доктор был в чем-то по-своему прав. Но… Только вот грудь у меня что-то подкачала… «Титьки по пуду, работать не буду, а папаня приказал, вези титьки на базар». Это про меня. Нет, покой мне только снится. Что же делать с грудью-то? Вроде Генка мне говорил про какое-то спецсредство – силиконовую прокладку, которая вставляется в грудь и надувается, сколько хочешь. Хочешь – второй размер. А хочешь – сразу пятый. (Только вот где бы такого доктора найти?)

Ну так вот. После этого все стали считать меня великим спецом по чужой жизни и вылавливанию оттуда суперсекретов. Поскольку у Кати с моей подачи получился супер материал о проблемах мужчин, ненавидевших и боявшихся красивых женщин. Какое отношение имеет такая тема к рубрике «Лапушка и подруга»? Ну вы даете. А я? А Светка ушастая? А лапушки, которые меня, полуживую, с каталки уволокли? Вот то-то и оно…

* * *

Вообще, надо заметить, что вся моя биография может лечь в основу захватывающего романа. Уверена, когда-нибудь так и будет. И я еще удивлю своих подруг литературными изысками. Мне, может, даже тетрадку персональную в журнале доверят. Например, «Лапушка и родня». Или – «Лапушка и корни». А то – «папарацци», «папарацци»…

… Я родилась в деревушке на Псковщине в семье потомственных крестьян (правда, говорят, что моя прабабка гуляла с польским барином Ерофеевским, и я думаю, что моя белая кожа досталась именно от него). Но папка с мамкой и все мои дедки и бабки работали всю жизнь в колхозе «Путь Ильича». Мы его звали просто: «Колхоз Ильича не за че не отвеча». Работали, работали колхознички, словно негры на плантации, а потом – бац! И пришел всем полный кирдык. Все везде народное, все везде мое. Все хозяйство разворовали, пропили, и сидит теперь моя родная Косяковка в полном дерьме. Я, слава Богу, к тому времени слиняла из деревни в город. У нас была сильная школьная сборная по баскетболу, а самое главное – был тренер Николай Николаевич, который больше всего в жизни уважал две вещи – вишневый компот и длинные женские ноги. Он прямо тащился и брызгал слюной, как мартовский кот, когда видел стройные женские ножки. Я думаю, он и в баскетбол потому пришел. Ведь деревенские девахи, взращенные на сале и домашней сметане, такие получаются ногастые, настоящие кобылки. Уж не знаю, как он очутился в нашем Мухосранске, но задержался Николаша надолго, даже женился на учительнице алгебры – Галине Порфирьевне, жутко вредной бабе. К подопечным своего супрюга (так она его презрительно называла) относилась так, как будто ее специально натаскивали в гестапо. Ревновала, типа. Но мы чихать на нее хотели. Я, в частности. Потому что Николаша так ко мне относился по-особенному, что в шестнадцать лет я была вынуждена пойти к бабке Дусе, живущей в избушке на курьих ножках на окраине деревни, и сделать аборт. Я об этом вспоминать не люблю. «Пробитая ты, девка. В деревне тебе не жить, – вздохнув, сказала мне старая ведьма, когда экзекуция окончилась. – Езжай-ка ты лучше в город. От позора подальше, хотя ведь все равно по рукам пойдешь».

Спрашивается, и куда мне было деваться? Естественно, я приехала в Питер, куда меня давно звала моя подружка, та самая засоня Маринка. Она в отличие от меня была всегда упакована от и до. Папик – фермер, поднялся на свинине. И все заработанные деньги вбухал в дочку – «она – наш главный капитал». А Маринка, хоть и не красавица, зато умна-а-а-я. В институт поступила, замуж вышла за местного. Вот она меня и сманила к себе, сказала, чем в деревне торчать, подолом подметать, устраивай жизнь в большом городе. Я устраиваю, как могу. Тем более что Николаша, решив сплавить меня куда подальше от своей гестаповки Галины Порфирьевны, устроил меня по блату в институт физкультуры: учиться там совсем не надо было, только мяч гоняй.

Но поиграла в студенческой сборной я недолго. Надоело. Учиться на физкультурницу, бегать стометровки, да еще постоянно проигрывать (а наша команда прочно осела в низшей лиге и никак не хотела оттуда вылезать) и получать пендюлей от тренера – это уж, простите, без меня. Не такая уж я дура. И после того как мне окончательно все обрыдло, я подалась фотолаборантом в «Цветной мир».

Ну а потом Маринка подсунула мне газетку с рассказом об этом злосчастном кастинге. И я подумала: «Чем черт не шутит? Может, мое белое сочное тело принесет пользу отечественному кинематографу?» Ну и пошла в редакцию, сфоткалась. Маргарита, ептель-мать. Я вспоминала, как бежала на кастинг «Мастера и Маргариты», как искала платье (обязательно с открытой спиной!), как ходила на чистку лица (потом две недели была с красной отшелушивающейся рожей, пугала прохожих). Что мне было делать после этого фортеля?

* * *

…Но я увлеклась. Рассказывать длинно, обстоятельно – это деревенская традиция. Вдруг не поймут?

* * *

Итак, когда речь зашла о выполнении самого важного на сегодня задания, все сразу посмотрели на меня.

– Ну, Маня, пришел твой звездный час! Вся страна на тебя смотрит! – с пафосом произнесла Маргоша и добавила с угрозой: – Не справишься с заданием, уволю без колебаний.

– Права на ошибку нет? – уточнила я.

Но Марго зыркнула на меня так недобро, что я сразу заткнулась. Понятно, что дело и так полный швах. Не Ольку же на задание посылать. Ладно, мне не привыкать водить дружбу с разными странными типами. Что ни мужик – то либо маньяк, либо на женские чары совсем не реагирует. Поэтому, придя в свою коммуналку, где я снимала затхлую комнату за сто баксов, я первым делом открыла банку моих любимых соленых огурцов и стала думать, к какому мужику лучше всего обратиться за помощью. А то, что при розыске и отработке неизвестного Шершнева мне понадобится сильное мужское плечо, не вызывало никаких сомнений.

Так, кто у меня в списке? Витька на «жигулях», рубщик мяса на рынке. Машина в таких делах может ох как пригодиться.

Славка при деньгах, держит точку по приему цветнины. Кликуха – Цветмет Люминьевич. Но такой противный, бр-р-р. Как откроет пасть, так сразу противогаз надевай. Неудивительно – ведь он даже кашу чесноком закусывает. Сгодится в самом крайнем случае.

Ну и Мишка мой. Глубинкин. Ни кола ни двора. Любовь моя несчастная. Я его фотку даже на стенку повесила, чтобы все знали, что я при мужике. Но Мишка – уголовник. Причем хронический. Все сидит за хулиганку. А я не устаю ездить к нему на свиданки. Жду его, как честная. Ну дура! Мишка Глубинкин работал дворником в жэке, после судимостей никуда в приличное место не брали, вот он и махал веником по утрам. А я к нему даже в колонию ездила, передачки возила… А он, слон с рогами, отъелся на моих харчах и говорит однажды утром: «Ты, Маша, баба хорошая, но мне нужна дева-лебедь, а не индейка-мать».

А все равно ничего поделать с собой не могу. Так что в моем деле он может пригодиться разве что в качестве моральной поддержки. (А я уже два месяца как без секса, доктор не в счет).

Я вышла в коридор коммуналки и набрала его номер.

– Чего теперь? – Мишаня был как всегда очень «тактичным».

– Мишечка, скажи, я хорошая?

– Ну-у-у, опять завела свою шарманку, да?

Ну турок! Да! Я не могу существовать без комплиментов. Любая критика меня убивает наповал, руки опускаются, жить не хочется. И Мишка об этом прекрасно знает. Но все равно выкобенивается каждый раз. Вот и сейчас.