Не грусти, гад ползучий
Шрифт:
Однажды он нашел газету. Заголовок -"Слухи о двухметровых крысах в тоннелях метро... подтвердились. Метростроевцы не вышли на работу". И фото — всклокоченная крыса с рваным хвостом. Он узнал себя.
... Потом он выскочил в проем тоннеля, увидел снег, храм и себя, крестом стоящего — в куртке - на самой маковке.
4. Солнышкин - рэкетир
Сосед Дима, инженер-подводник, зашел утром к Солнышкину с початой "Старкой". Леня лежал на продавленном диване с тазом на животе и отрешенно разглядывал воздух. Капли монотонно озвучивали эмалированное дно тары.
– Лучше диван отодвинь, -
– Зачем?
– философски заметил Леня. Он вовсе не был погружен в глубокую медитацию, как могло показаться со стороны, а просто размышлял о снах. А конкретно - о том, что ежели и впрямь в этом что-то есть, как пишут в прессе, то быть ему, Солнышкину, либо президентом, либо гением-рифмоплетом...
Но эти приятные мысли прерваны были посторонними звуками: бухнулся в таз кусочек потолка, будто в бубен стукнули, и капли зазвучали чаще. За стеной заголосил петух. Потом в симфонию родной коммуналки втиснулся треск полыхавшей во дворе помойки, будто кто-то посыпал щедро наваристую мелодию барабанной дробью. От всей этой какофонии Лене вспомнилось почему-то жаркое лето, румяный шашлык над костерком, сонные толстые петухи на пнях распушились точно белые хризантемы.
– Вот видишь, - прервал нить видений сосед.
– Хорошо, башка цела.
Он принялся вылавливать из таза на Ленином животе увесистый камушек.
– Да, не плохо, - рассеянно отозвался Солнышкин.
Дима разлил по кружкам напиток, придвинул Солнышкину.
– Там где-то консервы были, пошарь под столом, - сказал Леня, разглядывая муху, присохшую к жестяному дну кружки. "Ну если эта тварь растворится в "Старке" и я ее выпью, то буду "под мухой", верно", подумал он.
– Нашел, - крикнул из-под стола сосед.
– Кстати, слышь, вот бы в кооператив пристроиться, а, во где бабки заколачивать бы...
– Да, петухов разводить, к примеру. Бойцовых. Мне один абрек рассказывал, что петухи...
– Дались тебе петухи, - разозлился Дима.
– Я бы, значит, рэкетом бы занялся. Hy, скажем, кому-то кто-то долг не отдает, а ты приходишь и...
Сосед вдруг осекся и уставился на ворох газет.
– Чо у тебя, полтергейст или чо?
Широкие листы крошились и осыпались пол. Из-под них выполз рыжий помпон и двинулся к горшкам с кактусами.
– Хомяк Миша. Сосед Дима.
– Представил их друг другу Солнышкин.
– Миша любит грызть политику, — пояснил он.
Из зеленых недр аквариума вынырнула лягушка и уперлась немигающим взглядом в подводника. Что-то общее в них почудилось Леониду. Может, пристрастие обоих к влаге, а может, и еще что-нибудь на глубинном, подсознательном уровне, но то неведомо было Солнышкину.
– Теперь только петуха завести осталось, - сострил Дима.
Лягушка одобрительно пискнула (а может, неодобрительно, жертвенно или еще как-нибудь, кто ее разберет) и скрылась в густой ряске.
День был мутный и сырой, как вода в аквариуме. И зеленый, как пустые бутылки — их много под диваном, и стало больше. Сосед уплелся восвояси. А Солнышкин продышаться пошел, на улицу. Во дворе глазел на деревья, тощие и длинные как Дима, и на того же калибра мужика печально-неопохмеленного вида. У него Леня спросил:
– Мужик, тебе кто-нибудь должен?
– Чево-о!
– взъерепенился тот.
– Долги не отданные есть? Я кооператор по рэкету, выбиватель долгов.
– Товарищ выбиватель, пожалуйста, послушайте, - выскочил из вечерней хмари как черт из табакерки худенький мужчинка.
– Мне должен знакомый, давно должен, и опять не отдал,, поганец. Нет, вы не подумайте, товарищ рэкетир, я не жмот, а он, поганец, вон в этом подъезде
– Короче, гони полтинник и идем.
– И я, е, пригожусь, е, - примазался печальный.
Потом они дружно закусывали в квартире должника, который, поняв, что к чему (очень понятливый оказался) проявил гостеприимство. Пропив долг и рэкетную пятидесятку, задушевно беседовали о политике.
– А я сперва за коммуняков был, а нынче я за демократов. А ты?
– все приставал к Солнышкину печальный.
– М-м... — мялся Солнышкин. — Да разве это не одно и то же?
– Ну, даешь!
– Вскричали новые друзья.
– Это же разные лагеря! Коммунисты, к примеру, всадили пулю в затылок родины, а демократы ее добили, то есть, тьфу, ты нас совсем запутал...
– Ну, вот я и говорю, одно и то же. Получается, страна теперь - труп, а мы все -трупные черви в ней.
– Нет, слушай сюда. Коммунисты, значит, партократическая мафия, а демократы - другая, рыночная, это, ну, за рыночную экономику они.
– Словом, демократическая мафия. Понял, — резюмировал Леня.
– Поганец, ты нас сбил с панталыку!
– Это долбое... Не рекетир, а дол...
– Побьем его, побьем!
– закричали все и набросились на Солнышкина.
Леня, отбиваясь, вопил:
– Да за что же, братцы! Ведь хорошо сидели, я вам праздник же устроил, столько выпивки...
– Вот на свои шиши бы и пил, поганец е...
Поздно ночью избитый Леонид в полубеспамятстве оказался в центре города. Почему-то город не спал, а весело светился кострами. По улицам катались танки, возбужденный народ строил баррикады, похожие на снежные крепости в детском парке. Бодрая старушка напоила Солнышкина крепким кофе из термоса и накормила пирожками. Прохожие, ни о чем не расспрашивая, мимоходом проявляли заботу о Леониде, отирали ушибы на лице, подкармливали бутербродами. Потом вместе со всеми Солнышкин залез на баррикаду и что-то заорал. Было холодно и радостно, как в Новый Год. Только не было снега и Деда Мороза - ведь лето еще не завершилось. Люди передавали друг дружке фляжку со спиртом, отхлебывая понемногу. А Леня выпил все и свалился с баррикады. Над головой летали бутылки, взрывающиеся, как хлопушки, в ушах шумело; оттаскивали и грузили на машину раненых, и Солнышкина тоже куда-то повезли. Потом он выпивал с кем-то в бане. Потом летел на самолете. А когда в Прибалтике на таможне его спрашивали, он почему-то отвечал одно и то же:
– С легким паром, Валерий Васильевич.
– Кто такой Валерий Васильевич? Куда вы хотели попасть, переходя границу? — строго спрашивали люди в форменной одежде.
Леониду трудно было ответить на эти, как он полагал, бессмысленные вопросы. В конце концов он скромно сказал, что пробирался через границу к своим, на Кубу, а Валерий Васильевич, это, наверно, какой-нибудь кубинец, или вроде того.
– Не морочьте нам голову!
– орали выведенные из себя военные люди.
– Куба дружественная нам страна, и пробираться туда незачем.
– Разве?
– удивился Леня.
– А у меня сон был, что в какой-то газете написано, будто уже и не дружественная, а наоборот...
Допрашивающие переглянулись и стали переговариваться на непонятном языке. Солнышкин догадался, что они совещаются насчет того, дружественная ли еще Куба, или уже недружественная. Они принялись крутить телефонные диски и нажимать на кнопки селекторов, выходить из комнаты и снова входить, а про Леню забыли. Солнышкин заскучал, и ушел.
На улице он заблудился. На его расспросы, как выйти из города, никто не отвечал. Все спешили. В конце-концов на автобусе-экспрессе он покинул город.