Не хлебом единым

Они вышли на улицу, пересекли ее и вошли в пивную на углу. У стойки толпились любители выпить.

— Кто крайний? — спросил Вадя слабым голосом.

— Я последний, — вызывающе ответил ему интеллигентный пьяница в пенсне. — «Крайний» — это не по-русски.

— А товарищ Тепикин говорит «крайний», — ровным, тихим голосом возразил Вадя.

— Какой там еще Тепикин?

— Если вы не знаете товарища Тепикина, значит вы не знаете новых правил русской грамматики, — сказал Вадя, и человек в пенсне вытаращил глаза. Да, я вижу, что вы не знаете. Очень жаль… — присмирев, Вадя проглотил слюну. — Однако, Дима, давайте обсудим, чем вас обмывать…

— 2 -

Несмотря на то, что дела Дмитрия Алексеевича двигались теперь с удивительной быстротой и двигались благоприятно, его не покидали подозрения, и сейчас он нервничал больше, чем в самые тяжелые минуты голодного затишья. В разгаре беседы или работы он вдруг останавливался, захваченный врасплох внезапно возникшим вопросом. Таких вопросов накопилось много, и ни на один не было ответа.

Почему Шутиков повел такой прямой разговор? И что в нем по-настоящему прямо? Что значат его предложения? Не отдают ли они угрозой или предупреждением? О чем? Чего ждать? И еще вот — почему вдруг Авдиев выступил «за»? Что толкнуло Дроздова на такую торжественную речь, и почему он так быстро «провернул вопрос»?

Дмитрий Алексеевич был уже достаточно опытен и знал, что все эти похвалы и улыбки были вызваны не симпатией к нему и не радостью по поводу удачного решения задачи с литьем труб. Но до настоящих причин докопаться он не мог. Все было очень странно, все развивалось гладко, с угрожающей быстротой. Директор Гипролито выделил двух лучших конструкторов Антоновича и Крехова. Последнего Дмитрий Алексеевич уже знал — это был инженер, который восхищался тем, что Авдиев пришел в науку в лаптях, «уперся лбом и раздвинул все и вся». В один день была организована группа, для нее отвели отдельную комнату, и сразу же все начали работать. Сам директор каждый день, как больничный врач, наведывался в группу проверял, как идут дела.

Евгений Устинович тоже чувствовал беспокойство.

— Горит лес, Дмитрий Алексеевич, — говорил он, округлив глаза. — Горит лес. Но где — никак не могут понять.

Эта тревога передалась и Надежде Сергеевне, и однажды, придя к ним после занятий в школе, она сказала:

— Я вспомнила на уроке один разговор с Дроздовым…

Она теперь называла своего бывшего мужа только так — по фамилии.

— Я вспомнила, — сказала она. — Шутикову предлагали участие в разработке машины — той, урюпинской. И Шутиков отказался, испугался, даже заподозрил Дроздова. Думал, что тот хочет подложить ему свинью. Несколько месяцев косился.

— Прежде всего, — задумчиво сказал Евгений Устинович, — это говорит нам, что вся история с машиной у них плохо сшита. Кое-как. Она может рассыпаться. Иначе, чего бы ему отказываться? Шутиков ваш, должно быть, далеко видит…

— Подождите, а с какой стати он вообще трубами занимается? — спросил вдруг Дмитрий Алексеевич.

— Очень просто, — горячо заговорила Надя, что-то вспомнив, что-то открыв для себя. — Дроздов говорил, что у Шутикова особые интересы…

— Ну да, конечно, — заметил профессор вполголоса.

— Подождите! Шутиков часто бывает на заседаниях… Как говорил Дроздов, в Большом доме. Так вот, в Большом доме очень часто говорили о центробежном литье. А соответствующие министры все никак не могли это литье освоить… И Шутиков решил потихоньку сделать эту машину, поставить всех перед фактом…

«Нам срочно нужна машина. Не нам, конечно, а государству», — вспомнил Дмитрий Алексеевич слова Шутикова.

— Да, ему, конечно, неважно, кто достанет жемчужину со дна морского, заметил профессор, задумчиво ковыряя в ухе. — Ему важно ее получить и выгодно продать. Покупатель видит товар и улыбающегося продавца…

— Улыбаться он умеет, — заметил Дмитрий Алексеевич.

— Как же! Почему только он вдруг взял машину этих, как их?..

— Дмитрий Алексеевич — лошадка, на которую ставить нельзя, — сказала Надя, с чуть заметной грустной лаской посмотрев Дмитрию Алексеевичу в глаза.

— Не понимаю, это сожаления личного порядка? Или цитата? — настороженно спросил профессор.

— Конечно, цитата! Дроздов мне специально разъяснял, почему они остановились на Урюпине. Потому, что Урюпин пойдет на все, что ему предложат.

— Ваш Урюпин — это же, собственно, тоже перекупщик. Он ведь не нырял за жемчугом!

— Меня удивляет одно, — сказал Дмитрий Алексеевич, хмурясь, — что смотрят люди — все эти конструкторы, доценты, инженеры, вся публика, которая наполняет эти здания? Неужели нет среди них честного человека?

— Дмитрий Алексеевич! Честность — это всего лишь пятая доля того, что нужно иметь, чтобы поднять голос против монополии.

Дмитрий Алексеевич и Надя поняли, что сейчас начнется проповедь античного философа.

— Во-первых, конечно, нужно быть честным, — сказал старик. Большинство — честные, «о не все. Вот вам первый этап отсева. Затем нужно еще иметь смелость, а этот дар дан не» каждому. Дальше — нужен ум. Мы видывали смелых, которые бестолково кричат и дискредитируют самую идею критики. Наконец честный, умный, смелый может находиться в плену устоявшихся канонов. Вот в чем еще беда! Ему скажет тот же Авдиев профессор, доктор, многолетний авторитет, что идея Лопаткина порочна, а сам Лопаткин — авантюрист, и он честно, с сознанием долга будет вас охаживать оглоблей, пока вы не протянете ноги!

— Что же делать? — спросила Надя испуганно.

— Что делать? Нужно подумать. У меня такое впечатление… Я слышу, чую, что они расставили для Дмитрия Алексеевича большущий невод. Я бы не дался им…

— А я думаю так, — горячо заговорила Надя. — Не даваться — это само собой разумеется. Но если в вас есть чувство любви к родине… — Тут Надя вдруг остановилась и покраснела. Потом тряхнула головой. — Почему-то мы стесняемся так говорить. Когда война, тогда мы говорим и так… Потому что опасность. А я считаю, что и сейчас… потому что корень, с которым мы боремся, — живой, не дается и растет. Вы должны продолжать нужное для нее дело. Даже тогда, когда она отвергает ваши подвиги. Когда она осуждает вас устами тех своих служителей и судей, которые произносят от ее имени несправедливый приговор. Тогда только ваша заслуга и будет иметь вес, когда сделаете то, что кажется невыполнимым.

— Но что же это такое, Евгений Устинович? — заговорил Дмитрий Алексеевич, которому в эти дни было не до античных бесед. — Вот вы мудрец. Что же это такое: они торопятся, делают проект моей машины. Ведь этак мы к сентябрю все закончим!

— Как это ни досадно, но придется дать противнику развернуть войска. В конце концов все выяснится.

Но прошли последние дни июня, пошел июль, Дмитрий Алексеевич как инженер, участвующий в проектировании, получил уже полумесячную зарплату семьсот рублей, а обстановка все еще не прояснилась. «Платят деньги, торопятся, работают, и честно работают», — думал Дмитрий Алексеевич, глядя на серьезных пожилых людей, ломающих голову над его проектом. То один, то другой, они подходили к его столу и приносили честные мысли, основательно выношенные в тишине и покое конструкторской комнаты.