Не хлебом единым

Вспомнились слова отца Валентина о молитве. “Она, молитва, никогда не пропадает даром, – говорил батюшка, – исполняет ли Господь прошение или нет. По неведению мы часто просим себе неполезного. Бог не исполняет этого, но за труд молитвенный подает что-то другое, возможно, и незаметное для нас самих. Потому неразумно говорить: “Богу помолился, а что получил?” Господь ведает, что для нас благо, а что нет, и, не исполняя худого прошения, уже этим творит благо: ибо если б исполнил, худо было бы просителю…”

К вечеру, уже после восьми, зашла Серафима, давняя знакомая Анны Петровны, крепкая еще женщина лет шестидесяти.

– На чаек, будь любезна, – пригласила ее Анна Петровна на кухню.

– Спаси Господи, – поблагодарила Серафима, – я к сестрице твоей на минутку подойду, можно?

– Можно, – отчего-то не очень охотно позволила Анна Петровна.

Серафима почувствовала и извинилась:

– Да я не буду безпокоить, я благословение только возьму.

– Иди уж, – махнула рукой Анна Петровна.

Серафима осторожно приблизилась к кровати Антонинушки и протянула вперед сложенные лодочкой ладошки рук:

– Матушка, благослови!

– Да нешто я игуменья, – слабо возразила Антонинушка, но все-таки перекрестила протянутые Серафимины ладошки. А та попыталась схватить и поцеловать ее сухонькую легкую ручку.

– Окстись, – слабо отмахнулась от нее Антонинушка, – Бог с тобой. Усерднее молись и причащайся почаще.

– Да я молюсь, матушка, не умею правда как ты. А причащаюсь и вправду редко, в посты лишь. А ты откуда знаешь, Бог открыл?

Но Антонинушка не ответила. Она закрыла глазки и зашептала молитву.

На кухне, покачав головой, Серафима восхищенно сказала Анне Петровне:

– Беленькая, как ангелочек, сестрица-то твоя, все Богу молится и забот-то никаких не знает. Только и позавидуешь ей.

– Да уж, – обиделась за сестру Анна Петровна, – заботы ее не нам с тобой чета. Ей столько довелось потрудиться, что на троих хватит. Она до семидесяти на скотном работала, да на силосной яме – такой труд, что мужику в пору переломиться, а она ведь маленькая как былинка. А сейчас знаешь сколько мук нестерпимых на ней, мне б и не выдержать, она же безгласная и лицо не покривит, что, тоже позавидуешь?

– Ну, прости, матушка, лишнее сказала…

– Ладно уж, – махнула рукой Анна Петровна, – давай горячего попьем. А Антонинушка, она и вправду ангел, не потому, что белая и забот не знает, а оттого, что настоящая она христианка. Таких может и нет больше.

Они пили горячий чаек и Серафима делилась последними новостями:

– Владыка вчера в соборе проповедь сказал хорошую. Говорит, время нынче в два раза быстрее пошло против прежнего. Нечестиво живут люди, по плоти, а не по духу. Последние нынче времена, вот и время сокращается, скоро и антихрист придет.

– Да, – согласилась Анна Петровна, – владыка наш как Златоуст, если скажет, то скажет – ревнитель веры.

– А многие его не любят. Больно, говорят, строг и порой без нужды.

– Ну, судить мы скоры, – вздохнула Анна Петровна, – а он ведь Ангел нашей церкви. Можно ли нам его судить? То-то. Вон, Антонинушка, никого никогда не осудит, даже мучителей своих просила не наказывать.

– И что, простили их? – полюбопытствовала Серафима. От горячего чая она раскраснелась и теперь обмахивала себя носовым платком.

– Да нет. Разве суд простит кого? Присудили пять лет тюрьмы.

– Мало им, нехристям, ишь, пять лет всего, я бы расстрел дала и точка! – Серафима в сердцах двинула вперед стакан с чаем и пролила на пол, но даже не заметив, продолжала: – Надо всех их вывести под корень: алкоголиков, бандитов, воров – какой с них прок? Жизни не дают никому.

– Да не то ты говоришь, Серафима, – покачала головой Анна Петровна, – слушаешь ты, слушаешь, а толку что? Немилостивому и суд без милости, так Господь говорит, Мне отмщение, Аз воздам. Он и будет судить. Преподобный Серафим Саровский своих обидчиков простил и другие святые всегда прощали. Вот так Серафима! Вроде и седина у тебя в голове, и внуки скоро жениться начнут, а ты все в разум не можешь придти.

– Твоя правда – и седина у меня, и внуки, – рассердилась Серафима, – так что поздно меня учить. Ты, матушка, так всех товарок своих распугаешь своими выговорами. Кто хлеб-то будет приносить?

– Прости, Христа ради, раз так, – повинилась Анна Петровна, – я же для пользы, кто еще тебе скажет? Прости.

– Ладно, чего уж там, прощаю, – Серафима утерла вспотевший лоб и хотела уже встать, – пожалуй пойду я.

Но Анна Петровна удержала ее за плечо и спросила:

– А ты помнишь, Серафимушка, блаженную Екатерину.

– Ну конечно, – Серафима наморщила лоб, – помню, она, где-то около реки жила, юродивая старушка. Ходили у нее спрашивать про то и про это.

– Блаженная, – поправила Анна Петровна, – Блаженная она. Жила в Завеличенском переулке, дом четыре, у чужих людей с сестрицей болящей. А вышла она из состоятельной семьи, получила хорошее образование и рано стала монахиней. Была Екатеринушка великая прозорливица, многое и многим на пользу души предсказывала наперед. Был со мной такой случай. В 1948 году. Шла я как-то за молоком, а навстречу Екатерина. Поздоровались, а она и говорит: “Будут на смерть убивать, надо простить и помочь человеку”. Ничего больше не объяснила, только это сказала. А на другой день муж мой с работы пришел пьяный. Он на войне ранение сильное имел и контузию, так что часто впадал в раздражение и даже в буйство. Пришел, а я ему говорю, мол опять напился, опять с работы погонят. Он сразу как-то вошел в раж, схватил тяжелый железный совок и ударил меня по голове. Что дальше было не помню – очнулась уже в больнице. Врач сказал, что миллиметр меня спас, дескать на миллиметр дальше бы ударил Степан, не выжила бы я. Степан, как везли меня в больницу, все сзади бежал, кричал, что не хотел, что случайно, но ко мне его не допустили. Я все сомневалась: заявлять ли мне на мужа в суд или нет, но врачи уговорили меня, что надо, иначе, дескать, не сейчас, так потом все равно убьет. Рана у меня была тяжелая, но заживало все очень быстро. Как только случилось со мной, так в Собор Троицкий подали за меня поминание. Служил там отец Иоанн, теперешний известнейший Псково-Печерский архимандрит, так он попросил всех верующих встать на колени и помолиться о моем выздоровлении. После того и полегчало мне. Так что не миллиметр какой-то там меня спас, а Господь милосердный по молитвам церкви, но где врачам это понять? И еще, как потом я узнала, в тот момент, когда со мной все случилось, матушка Екатерина горячо молилась у себя дома – вот от того и миллиметр, от того и не убилась до смерти.

– А мужа-то на сколько посадили? – полюбопытствовала Серафима.

– Да не посадили его, слава Богу, – вздохнула Анна Петровна, – не посадили. Я как выпросилась домой, собралась идти в суд – настропалили меня таки врачи. Собралась и иду, как раз мимо дома матушки Екатерины. Она же у калиточки стоит, будто меня и поджидает. Как меня увидела, машет мне рукой, мол заходи. Вошли мы в дом, она подводит меня к столу, а там Евангелие раскрытое лежит. Она и говорит: “Читай!” Я читаю: “Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить”* (* Мф. 7, 1-2). “Иди домой, уточка”, – говорит мне матушка Екатерина и показывает рукой в окно: “Видишь, все уточки домой идут? Вот и ты иди. И не ходи никуда сегодня”. А когда провожала меня, сказала: “Ты Степана Никитина прости” и опять: “Ты Степана Никитина прости”. Я сразу не поняла: Степан Никитин – это наш сосед, тезка моего мужа, дебошир и драксун, от него домашние что ни день плачут. Но как на улице оказалась, дошло до меня: это моего мужа матушка имела ввиду, она ведь прямо никогда не говорила, всегда вот так, скрыто, как и все блаженные. А ведь заранее мне все предсказала! Вот так матушка!

– Значит, так и простила мужа? – недовольно скривилась Серафима.

– Простила. А ты что же, иначе бы поступила?

– Я бы посадила своего, если бы со мной такое учинил, – покачала головой Серафима.

– Вот в этом то все и дело, Серафимушка… – с грустью сказала Анна Петровна.

Закрывая уже дверь, Анна Петровна еще раз попросила:

– Серафимушка, ты уж не сердись и не забывай нас старых, и в молитвах вспоминай, а как помрем, так уж поминай всенепременно.

– Ну, матушка, засобиралась, погодь еще, – донеслись откуда-то снизу слова Серафимы, – приду на днях…