Не ходите, девки, замуж!

– Ну все, Ванюш, я напился, – наконец не выдержал он. – И баранку съел.

– Ты не допил чафку. Пей! – менторским тоном заявил Мусяка и пододвинул ему чашку.

Володя жалобно посмотрел сначала на меня, потом на Мусяку и вздохнул. Я решила прийти ему на помощь. Не стоит же бить лежачего, это же нехорошо.

– У папочки дела. Папочке надо на работу поехать. Да, папа? Тебе же на работу надо?

– Да, на работу, – благодарно кивнул мне он.

– Но ты же ведь скоро вернешься, да? – продолжала я.

– Да? – с сомнением переспросил он.

– Конечно. У тебя же нет совсем уж длинной работы.

– Ты же не будешь удава пелеводить? – уточнил на всякий случай ребенок. Все мы, не сговариваясь, уставились на него.

– Удава?

– Переводить? – хором переспросили мы с Маргаритой, хотя чего удивляться. Как еще ребенок чуть старше двух лет должен понимать слова «длинная работа»? Особенно если ему постоянно говорить, что его папа что-то там переводит, а что это такое – вообще непонятно.

– Не буду, – заверил его папа. И повернулся ко мне. – Проводишь меня до выхода?

– Не уверена, что готова зайти так далеко, – захотела было отказаться я. Но назвался уж груздем – полезай на лестничную клетку с разъяренным супругом. Хотя с виду Владимир разъяренным не был. Он спокойно оделся, продолжая улыбаться. Поцеловал Мусяку, холодно кивнул Маргарите, отчего та побледнела и ушла обратно в кухню. Я нацепила тапки, накинула куртку, жалея, что сигарет нет даже в тумбе для обуви. Разговор предстоял не из легких, и это не вызывало сомнений, так как Владимир, стоило нам только выйти к лифту, изменился в лице. Он схватил меня за плечи, развернул и прижал к стене, не давая даже вдохнуть, и спросил, сведя брови и глядя мне прямо в глаза:

– Чего ты добиваешься? Это вообще не твое дело. Ты ее не знаешь, она тебе никто, – практически зарычал он.

– Ошибаешься. Во-первых, она мне – кто. Она бабушка моего сына. Во-вторых, отчего же это не мое дело? Я же с тобой живу, да?

– И что?

– Знаешь, раньше я тоже думала, что знаю, с кем я живу. Я уже смирилась, что ты такой, какой есть.

– Какой? Ну, какой же я? Какие у тебя ко мне претензии? – язвительно выкрикнул он и стукнул от бессильной злости кулаком по стене. Хорошие у нас все-таки стены. Крепкие, все снесут.

– Я думала, что ты, хоть и замкнутый, ледяной, застегнутый на все пуговицы болван, стремящийся защититься от любого риска, но… добрый и любящий, неспособный на жестокость. А теперь я вообще не знаю, что и думать. Кто ты такой? Чего от тебя следует ожидать?

– Ничего. Забудь об этом обо всем, – посоветовал он. И добавил: – Тебе нечего бояться.

– Почему? – полюбопытствовала я. – Откуда я знаю? А если я однажды сделаю что-то не так? Ну, котлеты у меня подгорят, или я скажу что-то не то. Вдруг ты решишь так же вот и меня выбросить из своей жизни и сделать вид, что ничего не было?

– Нет, – после очень долгой паузы ответил он. Но потом добавил: – Уверен, ничего ТАКОГО ты бы просто не смогла сделать.

– НИЧЕГО? – разозлилась я. За кого он меня принимает?

– Ну что может случиться?

– Напряги-ка воображение. Что, если я, предположим, тебе изменю? Или уйду от тебя? Или встречу кого-то, кто захочет сделать меня своей?

– Сделать своей? Слова-то какие смешные – своей, твоей. Что за бульварщина? Мы не в пещерном веке живем, – неуверенно усмехнулся он, отводя глаза.

– Пусть бульварщина, – кивнула я. – Но что, если такое случится, что ты сделаешь?

– Но… зачем тебе это? – спросил он.

– Что это? – не поняла я.

– Зачем тебе другой. Тебе плохо со мной? – спросил он. Я посмотрела ему в глаза, на его растрепанные, чуть подернутые сединой волосы. Он был хорош, очень хорош, но не в этом было дело.

– Да пойми ты, в конце концов, – замотала головой я. – Я же не с тобой. Я не с тобой, а ты не со мной. Мы сами по себе, просто живем… нет – сосуществуем.

– Дина, очнись. Это все – слова. Ты уравновешенный, разумный человек. Ты живешь спокойной, комфортной жизнью, у нас все есть…

– Да-да, и прекрасные отношения, – ехидствовала я, но Володя, похоже, ничего не замечал. Я вспомнила лицо Алексея. Его темные глаза, такие опасные, такие сильные руки. «…Ты хочешь быть моей?..»

– Именно.

– Да пошли они к черту – эти прекрасные отношения. Я вообще не могу понять, в каких мы с тобой отношениях? Что именно нас связывает? Будешь ли ты переживать, если эти прекрасные отношения вдруг кончатся?

– Давай не будем разговаривать беспредметно, – нахмурился он.

Я всплеснула руками:

– Я могу выразиться максимально предметно! Скажи, ты меня любишь? Хочешь ли, чтобы я любила тебя? Или тебе достаточно только того, что мы вместе растим Ваньку?

– Дин… Все не так просто, – замотал головой он. – Я хорошо к тебе отношусь, мне кажется, что то, что у нас есть – больше, чем у многих других. Но то, что есть, – это все, что я могу тебе предложить.

– Вот и отлично, – отвернулась я. Не хотела, чтобы он видел мое лицо. – Пусть так. Но я хочу, чтобы твоя мама имела право видеть Мусяку. Считай это моим требованием к нашим прекрасным отношениям.

– Что именно ты хочешь? – сжал зубы он.

– Фотографии, визиты два-три раза в год. Возможно, каникулы. И столько телефонных разговоров, сколько она захочет.

– Отлично, – кивнул он. – Я согласен.

– Да? – поразилась я. – Вот так просто?

– Да. Просто, – пожал плечами он. И нажал кнопку лифта, отворачиваясь от меня, давая мне понять, что на этом разговор наш окончен.

– Но почему? Почему ты так сговорчив? Я не думаю, что ты собираешься выполнять свое обещание, – сомневалась я.

– Ты же знаешь, моя дорогая, я всегда выполняю свои обещания. Но ты не знаешь мою милую матушку. Думаю, она еще преподнесет тебе сюрприз.

– В каком смысле? – переспросила я. Но он только ухмыльнулся, подмигнул мне и вошел в лифт.

Глава десятая, в которой я неожиданно для себя испытываю сожаление

Все, что ни делается, – к лучшему.

Однако лучшее – враг хорошего!