(Не) идеальный отец

— Что? — Я совсем не понимаю этого парня. Вроде пьян, но, когда говорит мне свои злые слова, в его глазах так много ясности и презрения.

— Вот, как раз один из них. Прикинуться наивной, ничего не понимающей овечкой. На жалость давить.

Глупо доказывать ему что-то, и я, вцепившись в сумочку, закусываю губу и смотрю в пол. Пусть интерпретирует сам мое молчание! Он на это горазд, моя помощь в этом не требуется. Ненавижу, когда не могу влиять на мнение других обо мне. Разве я не показываю, что правильная и добрая, что не действую с умыслом?

— Ты как-то изменилась, — слышу голос Тимофея ближе и вынуждена вскинуть голову. Он рядом. Всматривается в мое лицо, изучает прическу. Дотошный взгляд заставляет вспыхнуть. Я не привыкла, чтобы парни на меня смотрели, а тем более тот, от кого мое сердце заходится в тахикардии.

— Не знаю, может быть, — решаю ответить неопределенно. Что я еще могу сказать? Что сестра меня чуть в куклу не превратила? И я бы ей позволила.

— Лицо опухшее. Ботокс, что ли, вколола? Тебе не говорили, что это вредно в твоем возрасте? Я думал, ты умная.

Понятно. Вместо комплимента новой прическе и красивому макияжу очередное оскорбление, завуалированное под заботу.

— Умная бы не стала разговаривать с пьяным, — смелею, подстегнутая его бесконечными оскорблениями. Говорю, и тут же страх захлестывает. Глаза Тима темнеют, а он сам заметно напрягается.

— А что не так? Ты чем-то недовольна? Я только так могу смириться с вашим присутствием в доме.

— Тогда сочувствую твоей печени. Мы не уйдем.

— Ты мне угрожаешь? — ледяным тоном спрашивает он и делает шаг ко мне. Боже, зачем я это сказала? Это правда звучало как угроза? Я же просто обозначила факт.

— Нет, но я не могу уехать.

— Почему? — допытывается он, как будто уцепился за эту возможность. Как горько, что тот, кого ты любишь, хочет от тебя избавиться. Я должна научиться не любить его. Как я вообще смогла полюбить такого?!

— Сестра не отпустит.

— Ты маленькая? Пусть снимет тебе квартиру. Папа явно не жалеет для нее денег. Зачем тебе жить в нашем доме?

От него так тянет алкоголем, что меня мутит. В голове взлетают вертолеты. Сознание плывет.

— Я… — бормочу и куда-то уплываю.

— Варя! — очухиваюсь на диванчике. Рядом стоит Тимофей, который, видимо, нес меня, а я даже не поняла.

В его глазах то ли беспокойство, то ли подозрение.

— Пойду принесу воды, сиди тут, — приказывает он. — Если это один из приемчиков, которым научила тебя сестра, чтобы поймать папика, советую применить его на ком-то другом. Видимо, для этого тебя сюда и привели. Я на такую дешевку не ведусь.

Ответить я ничего не успеваю, Тимофей исчезает из поля зрения. Но что бы я сказала в ответ на его слова, которые горьким осадком осели на моей душе? Ничего. Он сам придумал, какая я, и это не переменить.

— Вот ты где, — находит меня сестра за огромным горшком с фикусом, за которым я оказалась. — Ты что, пряталась?

— Ммм, нет, — мычу, не разжимая губ, но сестра не слушает. — Хочу тебя познакомить кое с кем.

Познакомить? Не хочу я ни с кем знакомиться. Свое несогласие могу выразить только тем, что каблуками втыкаюсь в ковровое покрытие коридора.

— Вар-р-рвара! — прямо-так рычит сестра. — Давай без фокусов.

Мне не до фокусов. Вот вообще.

— Это Валерий Самуилович, — вежливо и несколько торопливо, с волнением представляет она мне импозантного крупного мужчину в летах. — Ты должна его помнить. Вы уже виделись на прошлом приеме…

Мы начинаем вежливую беседу, когда возвращается Тимофей со стаканом воды. Видимо, не найдя меня на диванчике, он пошел искать дальше и обнаружил нас в компании «папика».

Даже на расстоянии я вижу, как крепко он сжимает стакан, а потом, презрительно усмехнувшись, ставит его на стол и уходит.

Представляю, что он подумал. Выражение его глаз не заставляет сомневаться.

Натянуто улыбаюсь собеседникам. Мысленно я с Тимофеем. Он будто лезвием по мне своим взглядом полоснул. Ушел как от прокаженной.

Меня что-то спрашивают. Я не совсем в себе, еще не пришла толком в сознание от обморока и теперь переживаю за малыша. Со мной что-то не так?

Пробую шевелить губами. Вроде бы десны перестали остро болеть. Осталась ноющая боль, которую можно терпеть. Я могла бы принять обезболивающие, выданные врачом, но нельзя вредить малышу.

— Ошень приятно, — бормочу, и сестра цепенеет.

— Варюша была у стоматолога сегодня, — улыбается она как лиса, извиняясь за мою оплошность, даже голову в шею вжимает.

Чем же важен ей этот строгий лысеющий дядечка? Не могу избавиться от чувства, что мой взгляд так и ползет на этот блестящий островок между двумя участками редеющей «травы». Его лысина отражает свет. Сейчас же вроде волосы пересаживают, чего ж он хочет лысый и богатый? Странно…

— Сожалею, Варенька, — расплывается он в улыбке, и она у него добродушная, искренняя, надо сказать. Не ожидала, что меня кто-то сегодня пожалеет. — У меня после посещения стоматолога температура всегда поднимается, — делится он откровениями.

— Надо ше, — продолжаю шепелявить, чем вызываю недовольство сестры, она втыкает мне в предплечье острые ногти.

Блин, ну разве же я виновата? Но знаю, о чем она думает. От волнения шепелявлю, из-за брекетов — тоже. Никакого с меня толку нету. Лишь позорю ее. Но никто не заставлял Эляну знакомить меня с приятелями ее мужа. Или это партнер?

И вдруг я холодею. Есть причина, почему она нас тут отчаянно сводит?! Это мой будущий муж?

* * *

Наутро, оправившись после очередного приступа тошноты, иду на диван, чтобы свернуться клубочком и предаться жалости к себе. Чувствую себя такой несчастной, что плакать хочется. От неразделенной любви сжимается сердце. Оно как в оковах.

Вот буквально полтора года назад я жила и не тужила, но и тогда находила причины для несчастий. Голодный котенок на улице, которого родители не позволили взять домой. Подкармливала его каждый день, а потом он пропал. Горевала, плакала, пыталась отыскать и даже объявления расклеивала на столбах и в интернете публиковала. Казалось, не переживу пропажи Пушистика.

Но это кажется теперь такой ерундой по сравнению с тем, что я испытываю сейчас. Никчемная и никому не нужная кроме сестры.