Не любо - не слушай

Что долго печалиться. Дядя Шура поехал к сестре Тамаре в Лианозово. Знаменитые лианозовские бараки, живописанные художником Крапивницким, еще прижимались к земле животами, как рыжие таксы. Прогибали изломанные крыши, словно перебитые спины. Но уж панельные дома со своими стандартными окошками почти закрыли их, нисколько при этом не делая в пейзаже. У дяди Шуры была мыслишка, не даст ли сестра картошки, а то и чего другого, поскольку та работала на хлебозаводе. Муки не мешало бы, маргарину. Соли бы тоже неплохо, когда-никогда посолить несколько наловленных рыбешек. Всё в дом, а не из дома. Сошел с электрички, огляделся с платформы. Вдали, возле станции Марк, виднелись трубы мусорного крематория, приводя на ум сцены из «Сталкера». Но дяде Шуре всё было невдомек, что сталкер, что Крапивницкий. Он думал о муке, много ли сестра успела вынести и сколько достанется ему.

Вот уж он в сестриной комнате, за стеной чужая семья, и с детками. Сестра хлопочет, собирает на стол и уж загодя отсыпает ему муки из старой наволочки в другую поменьше. Тут из-под кровати вышел молодой котик, ну как семнадцатилетний паренек, с чуть кудрявыми обоженными от любопытства усами. Дяде Шуре показалось, что это сынок его Рыськи от какой-то миловидной кошечки. Неотесанное дядишурино сердце подтаяло, как мартовский сугроб. Испросить у сестры кота после торопливого ужина было минутным делом. Сославшись на одолевающих его мышей, дядя Шура сунул кота в воняющую мерзкой клеенкой сумку. Едва не забыв про муку, побежал, переваливаясь в негнущихся, стоптанных и спереди и сзади башмаках к платформе Лианозово.

Ну и стервец был этот младший Рыська, таких поискать. Дядя Шура привез его домой, выпустил в прихожей на половичок и не разуваясь пошел на кухню напиться воды после Тамариного винегрета. Над раковиной висел уполовник. В уполовнике сидел мышонок. Дядя Шура вышел на цыпочках, изловил кота, поднес к уполовнику. Кот посмотрел в окно притворно скучающим взглядом. На мыша не оборотился, но точно размахнулся лапой, сгреб не глядя и положил в пасть. Знай наших. Нечего тут разгуливать. Кончилось ваше время. Мыши ушли, не сказав ни слова упрека. Рыська сел на хозяйское довольствие. Пока голоден, ходит на задних лапах под рукой, держащей кусок докторской колбасы. Наестся - не замурлычет, не приласкается. Знать не хочет, знать не хочет. Стервец, да и только.

Козырек над подъездом был закидан заплесневелыми корками, благо хлеб грошовый. Там ворковали грязные голуби, промеж них сновали драные воробьи. Рыська падал на них из окна коршуном. Заглатывал воробья и с перьями, забивался за диван, переваривал весь день, только глаза в углу горели. Голубей затаскивал в комнату и пушил, а дядя Шура ворча убирал. А потом был суп с котом. С Рыськиной подачи повадился на козырек матерый семилетний кот, дядя Шура и хозяев знал. Не совсем рядом жили, как только этот аспидский кот туда попадал. Столкнулись вдвоем на козырьке нос к носу. Сцепились пастями так, что насквозь прокусили друг другу нёбо. Пришлось расцеплять вместе с теми хозяевами. В другой раз старый кот поставил на своем. Молокосос от него летел по параболе с козырька во двор. Дядя Шура дома был, на бюллетене сидел. Опрометью за котом, да не тут-то было. На глазах у него Рыська метнулся под дом, где проходят теплые трубы и где ихняя кошачья тусовка, как сказали бы позднее. С трудом согнув радикулитную спину, дядя Шура заглянул в квадратное отверстие. Там светилось глаз видимо-невидимо. Звал по имени – нейдет. Ушел ни с чем. Только пуще спина разболелась.

День за днем - нет кота. Дядя Шура бюллетень давно закрыл, ходит на завод, хотя больше простаивает, чем работает. Один, глядишь, на работу не вышел, другой с утра пораньше напился. Даром, что водка с одиннадцати. Всё из-за кого-нибудь да стоим. По дороге домой дядя Шура глядит своего Рыську. Один у него свет в окошке. В окошке он его и увидал – в чужом. Сидит умывается. Дядя Шура кой-как сообразил расположенье квартиры. Позвонил. Открыла женщина с химической завивкой на отросших волосах и спрятанным вовнутрь мученическим взглядом. Из-за ее спины выглянул нерослый мальчик лет десяти, чем-то неуловимо похожий на него, дядю Шуру, а скорее просто на всех людей. Позади, в светлом проеме окна Рыська поворотил к прежнему хозяину надраенную рожицу и спокойно ждал, чем дело кончится. Женщина с трудом извлекла глаза из скорбных глубин, в них отразилось беспокойство, с какой это целью так разглядывают ее жилище. Она поскорей спросила: «Вам кого?» - «Мне, это, кота», - промямлил дядя Шура. – «Нажрутся», - прошептала женщина, захлопывая дверь. Дядя Шура долго стоял на площадке. Достоялся, что послышалась ученическая игра на баяне. Видно, мальчик, сбиваясь и начиная заново, играл «На сопках Маньчжурии». Еще погодя сверху шла женщина, спросила: «Вам Свету?» – «Не», - испугался дядя Шура, и скорее вниз. Больше он в этот подъезд не заходил и мимо окон шел отворотясь. Тогда, как пришел от них, достал с антресоли гармонь и сыграл «На сопках Маньчжурии» - довольно прилично. Завел теперь такую манеру - как маненько выпьет, так сразу и на сопки. А котом пусть себе утешаются. Поглядел-поглядел в опустевший угол и поехал туда, где всякой твари по паре, на Птичий рынок близко Андроникова монастыря.

На Птичке было самое оно. Голубятники держали в кулаке за хвост худощавых почтовых. Дети глядели лихорадочными глазами на морских свинок с крупными пятнами, белых мышей и хомячков. Мальчишки с беспородными щенками за пазухой переминались с ноги на ногу, плетя таким же мальчишкам, какие это у них волкодавы. Потенциальные покупатели гладили щенков по шелковым лбам, заглядывали в мутные глазки. Вот старушки поставили наземь облупленные хозяйственные сумки. В них плотно натыканы газетные кульки с котятами, ровно как с семечками. Дядя Шура никогда не умел выбирать - что жену, что жизненную участь. Судьба сама с ним разбиралась. Один котенок не то выпал, не то выполз из сумки. Подкатился дяде Шуре под ноги - тот едва не наступил. Испугался, подобрал - поглядеть не на что. Спрашивает, чей, а старушки отвернулись и глазеют на дрожащего дога, неведомо кем привязанного к массивной чугунной ограде и брошенного. Дядя Шура вздохнул о доге, сунул богоданного котенка в карман и зашагал прочь. Так и привез кота в мешке. Это был его третий котофей, Рыська-внучок.

Ну, рос, пищал, сосал из бутылочки, открыл глаза, вылез из картонной коробки, пошел ходить, задравши хвостик тоньше карандаша. Привязался не как все коты - к дому, а как собака – к хозяину. Необычайно нежная природа дяди Шуры была тому причиной.

Еще малыш Рыська спал в старой дядишуриной шапчонке, умещался, а дядя Шура достал с антресолей давно заброшенное снаряженье для зимней рыбалки. Ящик, сделанный из холодильного агрегата, с дерматиновой подушкой на поролоне, ради которой режут сиденья в электричках. Коловорот, и пешню тоже. Валенки, тулуп. Дело на безделье не меняют - надо продовольствовать кота. Пришла долгожданная зима. Котенок был уж котик преизрядный, как сказал бы дядя Шура, прочти он басню Крылова. Дядя Шура уезжал по выходным затемно, рассвет встречал на Икшинском водохранилище. Холодное декабрьское солнце покажется у самого льда, а он сидит, постукивает калошей о калошу. Перекликается хриплым голосам с такими же хрипунами - клюет, не клюет. Три у рабочего человека радости: баня, рыбалка, ну и само собой выпивка. Доходит черед и до нее. Сдвигают три ящика. Уж друг друга знают, бутылку берут по очереди. Здесь прогулов, бюллетеней не бывает. Домой так втроем и едут, только-только день погас. Едва ступив на свой порог, дядя Шура вынимает из ящика улов в полиэтиленовом пакете. Кот встречает с музыкой. Ходит ходуном, волчком вертится, орет благим матом. Дядя Шура скармливает ему по одной рыбешке, еще что-то убирает в морозилку, выдаст завтра. Сам поздно пообедал, посуду вымыл. За окном темно. Сидит, смотрит телевизер. Кот распушился, как рысья шапка на богатом человеке. Пахнет рыбой, мурлычет, весь вибрирует. Дядя Шура чувствует себя добытчиком в своей маленькой семье. Чешет кота за ухом. Так хорошо - помирать не надо.

Это ладно. Дожили до весны. Стал дядя Шура брать кота с собой на рыбалку. Пусть с молодых когтей привыкает. Посадит за пазуху - и поехал кот задом наперед. Март. Молодой месяц на светлом небе умывается утренним облачком, будто котик лапкой. А дядя Шура топает на платформу Окружную. Благополучно доставил кота к месту рыбалки. Вылезай, Рысь Котофеич. Уж солнце в небе, это тебе не декабрь месяц. Но еще не отпустило. Изменившая цвет ива, легшая на воду, вся в сосульках. Вчерашнее неширокое разводье у берега затянуто хрупкой прозрачной пленкой. Мужики местные давно сидят, загородившись полиэтиленом. Уж и поймали кой-чего. У стариков усы обмерзли, чисто моржи. Матерый неровный лед, скрывающий обманчивую темную глубину, порос матовыми иголками инея. Котофей ходит от лунки к лунке, лапки чуть не примерзают. Остаются на шершавой ледяной корке наивные следы от теплых подушечек на подошвах. Собирает, умильная морда, с каждого рыбака дань. Самую маленькую рыбешку - отдай не греши. Те не жмутся, отдают с милой душой. Такого кота еще поискать, чтоб у хозяина за пазухой в этакую даль на рыбалку ездил. Это за редкость надо почесть. Всем на радость и удивленье. Весенний воздух дрожит над водохранилищем. Иной раз гулко треснет лед возле какой-нибудь лунки, и чутко отзовется звук от дальнего, уже розовеющего леса. Далеко пойдет трещина, дрогнет, ухнет весь лед, будто ниже осядет. Но дяде Шуре не страшно, ему даже весело - ой , гляди, пропадем ни за грош, Рысь Котофеич. Кот помалкивает, а сам думает: ну и пусть, лишь бы вместе.

К вечеру долгого дня едут в полупустой электричке. Контролеры угомонились, умаялись ловить дикую орду рыбаков. Рысь Котофеич занимает целое неободранное сиденье напротив дяди Шуры, а тот вдвоем с молчаливым иззябшим стариком - драное по ходу поезда. Дядя Шура поставил ящик к окну, чтоб не дуло в бок. Коловорот крепко держит промеж коленок, задремывает. Котофей в окно поглядывает, не проехать бы. Во сне дяде Шуре ангелы на весенних облачках играют вальс «На сопках Маньчжурии». Проснется - не вспомнит, каковы они ангелы на вид. Махнет рукой - выходим, котофеюшка. Ты что ж меня не толкнул.

Сидят дома в тепле, сумерничают. Кот там на льду рыбы наелся, пузо во какое. Дядя Шура, наоборот, в рот хмельного не брал. Всё за котом присматривал, долго ли до греха. Только мартовского солнышка хватил. Зато теперь отыграется, нальет себе под щи. А тебе, котофею, не положено. Согреется дядя Шура и тихонечко мурлычет вместе с котом - где мои семнадцать лет, где моя тужурочка. Голосок у него у него тенорочек, живет в тонкой шее с кадыком. Тужурочка - маньчжурочка, про сопки-то забыл.

Долго они этак жили - поживали. Чуть всю рыбу из Икшинского водохранилища не выловили. Завод дядишурин в Коптеве так, работать толком не работал, а дымить дымил, коптил потихоньку. Вышел случай, поехал дядя Шура под Кимры к брату на племянникову свадьбу. Давно он там, в родных краях, не появлялся. Время было летнее. Свадьба дело веселое, а вышло боком - кота хоронили. Затрепал коршун Рысю. Выходит, прокатился кот с хозяином в последний раз. Вернулся дядя Шура один. А горевать было некогда. В Москве пошел дым коромыслом. Первое дело - все церкви открыли. Чудно. Звонят - будто что вспоминаешь. Вспоминать-то нечего, дядя Шура с 30-ого года. Зашел, постоял, поднявши глаза - строго тут. Оставил поминовенье за упокой души родителей, как сестра научила. Перед иконой Фрола и Лавра вздохнул о коте, хотел было свечку поставить, да вовремя спохватился. Язычник, право слово язычник. Устыдился своей темноты и вышел вон.

С водкой прямо беда. Дают талон, а в магазин придешь - отдел закрыт, и никто ничего не знает. Только завезут - смертоубийство. Раньше в очереди все друг к другу приветливы были. Верно это дядя Шура говорит. Объединенные общим пороком чувствовали себя вдвойне родными. Бывало, женщин за водкой вперед пропускали. Это самые верные подруги, пониманье в семье. Теперь - талоны врозь. А вот ребенка не об пол, на ребенка теперь большие деньги платют. Ну-ну, так уж и большие. Правда, рожай не хочу. Что-то дядя Шура не по делу выступает. На него не похоже. Видно, он без котофея стал пить и здорово ожесточился, если не на деле, так на словах. Ну что, взял бы другого кота. Этого добра везде хоть отбавляй. Нет, как у Достоевского Илюшечкин отец возопил - не хочу другого мальчика. Так и полуграмотный дядя Шура.