Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде
Шрифт:
Узнав эту весть, Иван с Архипом дружно решили не правиться далее на Москву через Козельск, а повернуть к северу, на Торжок. Знать о литовской грозе с запада и не повестить об этом как можно скорее князя, его ближних бояр — это просто не укладывалось в голове! Ольгерд мог нагрянуть на Москву в любую минуту: крепчали морозы, поля становились проходимыми, реки уже не требовали переправ. Один спутник серьезно простыл, его пришлось оставить у границ Смоленского княжества. Все помыслы только об одном: успеть, успеть!.. Не успели!..
Дорогобужская земля встретила москвичей проклятым местом. Опустелые
Двое были в беспамятстве, но еще дышали. Их освободили, от рук уже шел смрадный запах гниющей плоти. Почувствовав на лице струю ледяной воды, один мужик отверз глаза и невидяще поводил зрачками. Затем взор его осмыслился:
— Братцы! Откуда вы?
— Москва.
— Догоните их, окоянных! Полон отбейте, отомстите! Нехристи ордынские так не измывались, как эти! А ведь тоже крест на шее имают…
— Кто здесь прошел?
— Литва… Ольгерд… будь они прокляты…
Пелена беспамятства вновь заволокла глаза.
Иван разогнулся, обвел взором спутников. Остановился на племяннике:
— Добей их обоих!
— Ты что?..
— Добей, это для них избавлением будет. Христа тоже от мук копьем избавили. Остальные гляньте по избам, может, что нужное в дорогу узрите. И… дальше! Повестим князя — рати повернет и переймет этих татей. Иного не мыслю!
Неподалеку от села нашли еще одного беглеца, спасавшегося в земляной норе. Рассказав, кто они и куда направляются, Иван попросил страшно оголодавшего мужика провести их кратчайшим путем в нужном направлении. Смерд взялся указать дорогу до Вязьмы, одновременно добившись, чтобы москвичи взяли его с собой и далее. Зимовать в опустошенных местах было смерти подобно.
Еще двое суток пути. Вязьма тоже оказалась тронута литовской дланью, но здесь хотя бы многие дома уцелели. Вечерело. Андрей с Глебом были посланы в дозор, остальные пока остались на опушке бора. Парни вернулись вскоре галопом, нещадно охлестывая плетьми впалые бока лошадей.
— Ну, что?
— Большой рати там нету, пустой городок. Ворота нараспашку, никакой охраны не видно. Люда на улицах нет, только в некоторых домах печи топятся. Вот!
— Стало быть, можем все въезжать? — нетерпеливо перебил племянника Иван.
— Погодь!
Андрей припал к сулее с водой и сделал несколько жадных глотков. Утер губы грязным рукавом тегиля.
— Второй дом по главной улице… ратные там на постой встали!
— Чьи?
— Бог их ведает. Кони свежие, сбруя добрая. С десяток будет…
— Свежие? Архип, как мыслишь: новые кони нам не помешают?
— Думаешь, литвины?
— Кто ж еще? Одна змея проползла, никак не насытится. Онопря, баешь, сам про Можайск на княжем дворе слышал?
— Про него парни, что от Миндовга возвернулись, толковали.
— Макарка, а где отсюда Можайск, ведаешь?
Проводник уверенно показал на запад.
— Далеко?
— На свежих лошадях суток двое ходу. Это если одвуконь идти.
Иван
задумался. Успевший хорошо изучить его характер, Архип спросил:— Думаешь путь поменять?
— Думаю, литвины полоном, скотом уже себя изрядно огрузили. Скоком не пойдут. Нас не намного опередили. Повестить бы можайцам, чтоб в осаду округу забивали.
— А как же Симеон Иванович?
— Делиться нам надо, Архип, отсюда и врозь. Я на Можайск, ты в Торжок. Кониками вот чуть погодя разживемся, и разбежимся! Согласен?
В словах Ивана был заложен такой глубокий смысл, что Архип кивнул не размышляя. Лишь попросил отправить с ним всех оставшихся дружинников боярина Андрея.
Стемнело полностью. Приготовив оружие, москвичи направились к городским воротам. Саженях в ста спешились, оставили коноводом Славу. Иван хорошо запомнил свою оплошность при поимке Романца на берегах Рузы. Тогда жеребцы и кобылы совсем некстати начали перекликаться, повестив предателя о засаде. Здесь им нужно было меньшим числом вырезать десяток спящих. Ранний сполох мог также испортить все дело.
У дверей никто не охранял, затянутое бычьим пузырем окошко темно молчало.
— Вояки, мать их…! — зло прошептал Иван. — Как у себя дома ночуют! А ну, раздеться всем до исподнего, чтоб белая одежда видна была! Тогда свой своего не порежет. В руки мечи и ножи! Готовы? Макарка, запаляй факел! С богом!
Тяжелым ударом ноги рослый Глеб распахнул дверь. Толпою кинулись внутрь, спотыкаясь, нашаривая лежащие на скамьях и соломе тела и начав резать их на ощупь, не дожидаясь света. Криков не было, и это было особенно страшно. Когда же по стенам заплясали отсветы прыгающего пламени, когда Макарий с перекошенным от ярости ртом и длинным узким засапожником в руке словно явил собою символ справедливости всех порубанных, распятых и обездоленных смолян, у очнувшихся и еще живых литвинов не хватило ни духу, ни времени взяться за оружие. Спустя минуты лишь хрипы умирающих и тяжелое дыхание победителей раздавались под низким потолком.
— Так вот вам… мать вашу! — сплюнул Макарий. С лезвия его ножа тягуче капали черные капли.
— Запалите свечу, что на столе стоит. Спокойно все осмотреть, собрать. Раненые есть?
В замятне непонятно кто — свой ли, чужой — полоснул сталью по плечу Глеба. Архип торопливо рвал льняное на убитом, чтобы перевязать друга. Тот же поднес ладонь к разрезу, зачем-то лизнул ее и нервно хохотнул:
— Вот же мать меня родила великаном — везде свое огрести сумею!
Смех, словно огонь по сухой соломе, побежал по москвичам. Нервное напряжение наконец получило выход, кто-то хохотал басовито, кто-то тонко и взахлеб. Успокоились не сразу.
— Онопка, ступай, покличь Славу! Пусть лошадей подгоняет. Макарка, глянь, нет ли в тороках литвинов овса либо ячменя. В амбар загляни. Что найдешь, дай нашим. Енти наверняка уже кормлены.
Москвичи выносили добытое добро к коновязи, где уже становилось тесно. Торочили новое добро, оружие, воинскую справу, продукты. Архип поманил Ивана под свет свечи.
— Глянь-кось, у этого литвина грамотка в суме была. Важная, с двумя печатями. Вскрыть?
— Ты грамоте чтения обучен? Нет? Я тоже едва аз, буки, веди разбираю. Пошто вскрывать, так отвезем. Давай ее сюда.