(Не) могу быть твоей, Дракон

– Сочувствую. Нет, она, конечно, хорошенькая, но убереги меня Хаос от пары, почти полностью лишённой магии, – Микель презрительно фыркает.

А я чувствую себя униженной и не теми словами, которыми лорд сейчас размазывает меня, а собственной доверчивостью. Мне хочется сгореть от стыда, что я поверила в кажущееся сочувствие лорда после того приступа гнева, которым обжёг меня муж.

– Ты, Рон, сам не ведая того, отнял у меня сына.

– Что? Я. Отнял. Твоего. Сына? – От оскорблённого рёва Рональда с потолка падает ещё несколько камешков.

А я вскрикиваю от боли, потому что пальцы мужа сжимают моё предплечье с такой силой, что, кажется, кости плавятся и превращаются в желе.

– Рон, – спешу оправдаться я. – Я сегодня видела этого лорда впервые в жизни.

Хохот негодяя заполняет небольшое пространство пещеры.

– Не в этом смысле, Рональд. Плоть от плоти он твой сын, но его дар должен принадлежать мне. Моей истинной должна была стать Лиара, мать твоей жены. Я сделал всё, чтобы у неё появилась метка, надеялся, что она принесёт мне сына. Но она сбежала к пустому и родила девчонку без магии. Смешно, да? Лиара родила пустышку.

Смешно? Ну да, обхохочешься.

– А может, она правильно сделала, что сбежала от вас? – взвиваюсь я.

– А ты способна дерзить, леди Айвира. Это делает тебя интереснее. В любом случае теперь всё это неважно. Ребёнок с нужным мне даром родился, хоть и через поколение. И тебе, Рон, не повезло, что родился он у тебя. Но я это исправлю. Считай, уже исправил. Арвен – мой. Я выращу его как собственного сына и сотру в его памяти все воспоминания о вас.

За мгновение до того, как потолок пещеры обрушится на наши головы тоннами камней, Рон совершает оборот, закрывая меня собой.

Глава 2. С чего начиналось.

Айви

– Айка! – пронзительный голос вырывает меня из забытья.

Из-за резкого перехода между сном и явью я не сразу соображаю, где нахожусь. Сердце гулко стучит в груди, словно ему не хватает места, и оно рвётся наружу до боли в рёбрах. Воздуха ничтожно мало. Втягиваю его с усилием.

Сон, похожий на душную чёрную тучу с неясными очертаниями, медленно и неохотно отползает и начинает развеиваться.

Но на его место приходит странное ощущение, будто именно там, в ночном кошмаре, осталось что-то настоящее и дорогое. А вот реальность в виде голоса сводной сестрицы скребёт по сердцу наждаком.

– Айка! – верещит Паэлла. – Сколько можно спать?! Уже матушка вниз спустилась.

Морщусь. Желание заткнуть рот надоедливой крикунье заставляет меня сесть на кровати и спустить ноги на пол. И, только коснувшись босыми ступнями холодных досок, я начинаю приходить в себя.

Я дома, в своей каморке под самой крышей. По полу гуляет прохладный ветерок, леденящий ноги. Дом, принадлежавший моим родителям, каменный, и только чердачная надстройка, которую мачеха отвела мне после смерти отца, построена из плохо пригнанных друг к другу корявых досок. Щели такие, что затыкай не затыкай, а ветер и холод найдут лазейку. То ли дело в нашем замке.

Что?

Промелькнувшее видение светлой комнаты с искусной лепниной, пылающим камином и подогревающимся полом настолько яркое, что я трясу головой. Где это мне могло такое привидеться? Я и в замках-то не бывала. Разве только во сне. И только после чтения романов, строго-настрого запрещённых мне мачехой.

А книги-то мамины. И сама госпожа Фецилия любит поваляться с романом на диване в жарко натопленной гостиной, пока я выполняю роль прислуги.

– Где наш утренний кофе? – ярится сестра у основания чердачной лестницы, когда я наконец выхожу на площадку.

Она в розовом пеньюаре, щедро отделанном кружевами и рюшечками, что делает её больше, чем обычно, похожей на поросёнка.

– До скольких ты спать собираешься?

– А спросить, не заболела ли я, в голову не приходит? – срывается у меня с языка.

– Что-о-о?

Щёки Паэллы стекают вниз из-за отвисшей челюсти, а глаза выпучиваются. Оказывается, они карие. Надо же, не замечала.

– Ма-а, Айка дерзит.

Из гостиной раздаётся гортанный голос мачехи.

– Пришли её ко мне.

– Слышала? – победно улыбается Паэлла, и её толстые щёки, подпрыгнув вверх, снова превращают глаза в щёлочки. – Иди давай. Мама объяснит тебе, как надо вести себя с господами.

– Кофе принеси с выпечкой, – приказывает мачеха, едва я появляюсь в дверях гостиной.

Госпожа Фецилия возлежит на оттоманке с очередным любовным романом в руках.

Никаких иллюзий о том, что выговор отменяется, у меня нет. Вот сейчас принесу ей кофе, и мне всё объяснят: и что кормят меня из милости, и что я должна быть благодарна.

Спускаюсь на кухню, не сильно торопясь.

Меня окутывает тепло от печи. Запахи корицы и ванили щекочут нос. На столе – почищенные и нарезанные на дольки яблоки, рядом – большая деревянная миска, накрытая белым полотенцем. Судя по горке над ней, тесто уже поднимается.

Возле плиты хлопочет Лина. При виде неё у меня неожиданно перехватывает дыхание. В голове возникает жуткая картинка, на которой моя Лина лежит на полу в смутно знакомой комнате, высушенная, словно мумия.

– Что с вами, госпожа? – ласково спрашивает самый родной для меня человек. – Вы словно привидение увидели.

А я даже ответить сразу не могу: так сжалось горло. Откашливаюсь.

– Всё в порядке, а ты как? Здорова?

Не могу удержаться, делаю шаг вперёд и обнимаю Лину. Мне необходимо почувствовать её тепло, то, что она живая. Что за бред? С чего ей не быть живой? Она ещё совсем не старая.

– Ну что вы, госпожа, – растроганно шепчет Лина, стоя с разведёнными в стороны руками и стараясь не испачкать меня мукой. – Не ровён час, увидят да госпоже Фецилии доложат. Не положено вам со слугами фамирья… фамильяр… ну вы поняли.

Я отстраняюсь и шмыгаю носом.

– Я и сама могла ей кофию наверх подать, так ведь вы опять голодной останетесь. Вот скушайте. Только поджарила.

Лина ставит на стол тарелку с горкой пышных, исходящих паром творожников. У меня слюна выделяется.

Присаживаюсь на край табуретки, поглядывая на дверь: не хотелось бы попасться на глаза вездесущей сводной сестре, беру рукой горячий кружочек и откусываю. Под хрустящей корочкой обжигающая нежная творожная масса.

Наблюдаю за руками Лины, как они ставят на поднос чашку, кофейник и сливочник из тончайшего фарфора.