Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело

– Я думал о другом.

– Вы думали о том, как бы не думать о зачетке…

Публика засмеялась: Калязину она побаивалась, ведущего – любила.

– Студент прав, – вдруг сказала Калязина. – Он думал о другом, поэтому я была вынуждена обратиться к мыслям его соседки. Вы думали о зачетной книжке?

– Да. – Девушка испуганно залилась румянцем.

И опять защелкали аплодисменты. Члены комиссии что–то писали, перешептываясь и обмениваясь бумажками. Ведущий прошелся по сцене своим танцевальным шагом. Но студент, этот гигантский цыпленок и по–цыплячьи неугомонный, вновь поднялся и занудным голосом спросил:

– Возможно ли чтение мыслей в том случае, если загаданный предмет будет показываться без индуктора?

– Индуктор – это Калязина, – опять шепнул инспектор.

– Молодой человек, повязка из черной и плотной ткани…

– Возможно, – перебила Калязина. – В следующем сеансе я буду сублимировать именно так.

Обескураженный студент наконец–то растворился в публике.

– Продолжаем сеанс, – оповестил бодрый ведущий.

Рябинин осмотрелся. По рядам бегали какие–то странные нервные завихрения. В зале сидели какие–то странные люди, хотя он знал, что тут собралась главным образом интеллигенция. На ученых докладах эти люди наверняка выглядели не так – сосредоточенно, познающе… На концертах у этих людей определенно были иные лица, ждущие чистой радости. Почему же здесь они стянуты каким–то греховным любопытством? Но такие лица он где–то видел.

– А что, если выйти на сцену и сказать, что она преступница? – шепнул теперь Рябинин.

– Тебе не поверят.

И он вспомнил, где видел такие лица, – в церкви. И он понял, что эти люди собрались тут не познавать, а веровать.

Рябинину захотелось приобрести еще одного единомышленника, кроме инспектора. С другого бока сидел черненький сухощавый мужчина в красивой, вроде бы женской кофте. Он рассеянно поглядывал на зал и не очень смотрел на сцену.

– Какая ерунда, – сказал ему Рябинин.

Сосед кивнул, даже не повернув головы. Рябинин сосредоточился на сцене. Там страдала Калязина, разъедая взглядом новую жертву. И жертва страдала под этим взглядом и взглядом публики.

– Что–то маленькое… Очень мелкое… Оно даже не сублимируется…

Жертва, молодая женщина, неожиданно улыбнулась, словно не выдержала игры в смешинки.

– Милочка, да вы обманщица. Вы ничего не положили…

Во время ответных хлопков на спину Рябинина легла безвольная рука. Он обернулся. Молодой человек, у которого длинных волос хватило бы на двух женщин, тянул ему записку.

– Передать на сцену? – спросил Рябинин.

– Не знаю.

– А что в записке?

– Не знаю.

– Кто хоть написал?

– Не знаю.

– Значит, не вы?

– Не знаю.

Рябинин смотрел на безответного парня, чувствуя, что они тоже попали в тот странный и нервный водоворот, который крутился по залу. Его завихряла Калязина – мстила неверующим и неверящим.

– Ну как – ерунда? – спросил вдруг мужчина в кофте, теперь повернувшись лицом.

– А что? – бессмысленно возразил Рябинин.

– Там написано: «Не говорите того, чего не понимаете».

Под косящим взглядом инспектора Рябинин развернул листок и прочел кривоватые буквы: «Не говорите, если не понимаете». Сосед в кофте усмехнулся.

– Как узнали? – только и нашелся Рябинин.

– Я внушил ему написать эти слова и передать вам.

– Ну, гаси свет, – заключил инспектор.

Мужчина в кофте смотрел на них черными глазами, в которых бегали радужные сполохи. От него пахло коньяком и орехами.

– Товарищи, – сказал ведущий, переставая танцевать и приглушая голос, Аделаида Сергеевна устала. На следующем сеансе она продемонстрирует кожно–оптическое виденье…

Люди выходили молча, не глядя друг на друга. Ни обсуждений, ни смеха, ни той бестолковщины, которая обычно бывает в гардеробах. Казалось, что каждый дал тайную клятву молчать о виденном.

Рябинин пропустил высокую женщину в джинсовом костюме, показавшуюся ему знакомой. Обернувшись, она пошутила:

– Следите за мной, товарищ Рябинин?

– А вы готовите хвалебный репортажик, товарищ Холстянникова?

– А вы их почитываете?

– Я люблю юмор.

– Между прочим, за столом были доктора наук.

– Да? А я думал, что одни кандидаты.

– Жаль, что вы ничем не интересуетесь, кроме статей уголовного кодекса.

– Он и ими–то не интересуется, – вмешался Вадим, который успел исчезнуть и появиться.

– Инспектор Петельников – корреспондент Холстянникова, – буркнул Рябинин.

– Хотите конфетку? – спросил инспектор, добыв ее словно из воздуха.

– Вам тоже сеанс не понравился? – мило улыбнулась она, принимая конфетку двумя пальчиками.

– Жмурки–то?

– Какие жмурки?

– Которые вам устроила Калязина…

– Зачем же вы пришли?

– А тут в буфете свежее пиво.

– Боже, какие вы несовременные… Всего хорошего!

– Может быть, не модные? – успел бросить Рябинин.

И промелькнуло, исчезая…

…Как легко быть модным, как трудно быть современным…

Они вышли на темный и свежий воздух. Летние запахи, уже августовские, мягко сквозили по тихому переулку. Осенние цветы, лежалые арбузы и мокрый асфальт… Уже август. Уже, уже…

– Сергей, как бы она на опознании тебя не сублимировала.

– Ну, видеть с повязкой может любой опытный фокусник. Когда ее надевают, нужно так сморщиться, чтобы осталась щель. А вот мой сосед в кофте…

– Пока ты беседовал с этой настырной дамой, я разгадал. Он уселся с тем парнем в буфете.

– Вот как?

– Наверное, работают в эстраде.

Темный и свежий август вел их по переулку. Темный и свежий август зажег уютные окна. Плоские асфальтовые лужи отражали невесть какой свет – близких ли окон, далеких ли звезд… Легкий, еще не осенний холодок падал с еще не осеннего неба. И от этого еще уютнее светились окна.

– Между прочим, я рядом живу, – сообщил инспектор этим окнам.

– Лида ждет.

– Позвонишь. У меня есть коньячок.

– Поздно уже.

– Пиво бутылочное есть.

– Завтра рано вставать.

– Сделаю шашлыки.

– На ночь–то?

– Арбуз большой.

– Как–нибудь…

– Чай заварю!

– Так бы и говорил…

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Неужели счастливые люди мне неинтересны только потому, что все они похожи друг на друга? Не поэтому – они глухие–слепые. Счастье занавешивает уши и застилает глаза. Они перестают прислушиваться и приглядываться. И главное, счастливые перестают сопереживать. Поэтому к счастливому человеку я равнодушен, как к преуспевающему. Может быть, поэтому в своих тщетных поисках я обхожу стороной это зыбкое состояние – счастье.