Не отпускай меня

Сначала переезд показался избавлением. Но через несколько недель всё стало меняться. Не было больше друзей, на которых можно злиться, не было родственников, которых нужно избегать. Ничто больше его не отвлекало. В сухом остатке у Глеба осталось одно только чистое, ничем не прикрытое горе.

Тишина и спокойствие старой станции подчеркнули пустоту в жизни Глеба. И эту пустоту заполнила Кира.

Одновременно естественно и в то же время мучительно мысли о жене не давали Глебу покоя. Чувство несправедливости накрывало волнами и топило его в бескрайней, как море, тоске. Это чувство следовало за Глебом по пятам днём и ночью. Особенно ночью.

Глеб понял, что не спит уже вторую неделю. Его преследовали сны наяву. По ночам в тёмных углах дома он стал видеть то, чего не было и быть не могло. Он не на шутку испугался и поехал в деревню, купить успокоительное или, на крайний случай, выпивку.

Что удастся достать. Мне нужно поспать…

В деревне Глеб узнал, что самогон можно купить у братьев Тыровых, ну а за «спокоительным» его отправили к Прокофьевне.

– Синяя хата на том конце, за овражком, - направил Глеба веснушчатый пацанёнок.

Уже через минуту Глеб входил в низкую дверь. В комнате возле стола стояла сухонькая женщина. Открывшаяся сцена так напоминала Глебу передачу «В гостях у сказки», что он хмуро усмехнулся.

Зачем я здесь? Это какая-то шутка. Здесь нет того, что мне нужно.

– Здравствуй! Входи, что ж дверь перегородил.

Голос у хозяйки дома оказался неожиданно звонкий. Глеб даже растерялся. Прокофьевна обернулась на застывшего истуканом гостя:

– Ну, что, проходить будешь? Или домом ошибся?

– Не ошибся, – решился, в конце концов, Глеб.

Несмотря на полуденное солнце, в комнате было сумрачно и прохладно. Хозяйка коротким жестом указала на стул во главе стола. Глеб молча сел.

Прокофьевна к делу переходить не торопилась. Ловкими движениями в каменной ступке она перетирала терпко пахнущие коренья.

Глеб сидел и думал: «Зачем я сюда пришёл?». Он ожидал увидеть что-то вроде аптеки, а никак не кухню средневековой колдуньи. Голова его была странно пуста. С одной стороны, он понимал, что пришёл напрасно. А с другой стороны, впервые за долгое время он испытывал странное успокоение. Глубокое и настоящее умиротворение. Это чувство было так неожиданно и так сильно, что Глебу было страшно двинуться.

На секунду Прокофьевна перестала толочь и посмотрела на гостя. Бледно-голубые и чистые, как кристаллы, глаза казались молодыми и никак не вязались с морщинами на её лице. И хотя она ничего не говорила, у Глеба всё же возникло ощущение, что видит знахарка гораздо больше, чем ему бы хотелось.

Глеб не знал, с чего начать.

Что говорить?

Небольшого роста, хрупкая, с необычайно прямой осанкой хозяйка дома спокойно продолжала своё дело. Лицо её было светлым, испещрённым глубокими морщинами. Глебу она почему-то нравилась.

«Сколько ей лет? Семьдесят, восемьдесят?» – гадал он.

Ещё через минуту Прокофьевна отложила толкушку и сказала:

– Снадобье дам тебе завтра, сегодня ты должен поспать. Иди на двор, там направо сарай, поднимись по лестнице, сено сухое. Ложись. Утром разбужу.

Мягкие, но уверенные распоряжения Прокофьевны Глеба не убедили:

– Мне снотворное нужно. Я без него не засну.

Глаза женщины зажглись улыбкой:

– Иди, милый, ложись. Обо всем остальном завтра беспокоиться станем. Успеется.

И Глеб решил не сопротивляться.

Да и к чёрту, мне терять нечего! Если она думает, что я смогу уснуть, я готов попробовать.

Чем-то эта старая женщина его подкупала. В её глазах он видел искренность. Он не чувствовал в них лукавства «продавца веры».

Глеб зашёл в большой деревянный сарай. Прикрыл за собой высокую створку двери и с минуту постоял, давая глазам привыкнуть к сумеркам. Потом увидел ведущую под крышу лестницу. Забрался по добротно сколоченным деревянным ступеням и улёгся. Сено было колким и душистым.

Через щели в стенах проникали редкие лучи солнца. В их призрачном свете задумчиво танцевали пылинки. Глеб думал: «Что же сделать, чтобы избавиться от воспоминаний хотя бы на время?». Со смерти Киры прошло больше полугода, но для него ничего не поменялось. Впрочем, нет, кое-что изменилось. Он больше не ждал, что она вот-вот войдёт в дверь. Или что он проснётся утром, а она тихо дышит рядом, и длинные светлые волосы, вот такого же цвета, как эта солома, рассыпаны по его плечу.

Глеб смотрел на подсвеченные соломенные стебельки, а ледяная ладонь, которая сжимала его сердце вот уже долгое время, неожиданно отпустила. Золото соломы напоминало ему о единственной женщине, которую он любил. Он думал о её глазах цвета жжёного сахара. Таких живых и полных света.

Время остановилось, и Глеб почувствовал на лбу лёгкую Кирину ладонь. Она успокаивала его своей прохладой. А её запах он бы узнал и в следующей жизни. И в этот раз его это не пугало, а наоборот, убаюкивало. Глеб закрыл глаза и почувствовал, как жена гладит его по лбу, по отросшим волосам, как целует прикрытые веки. Он слышал её шёпот:

– Спи, любимый, спи. Я побуду рядом… спи…

***

Глеб тряхнул головой и залпом допил остатки чая.

Довольно воспоминаний! Прокофьевну нужно снова везти.

Только после двух чашек Глеб почувствовал прилив энергии. Он знал, что после бессонной ночи у постели больной это эффект временный, и потому решил поездку не откладывать.

Солнце стояло в зените. Машина поднимала пыль и качала носом по ухабистой грунтовке. Глеб устало щурил глаза и старался не поддаваться укачивающему ритму.

Прокофьевны дома не оказалось. От соседки Глеб узнал, что «лекарка ушла в лес, а когда вернется, не сказала». Не оставалось ничего, как сесть на лавку возле забора и ждать.

Прождал Глеб около получаса, на душе было неспокойно.

А что, если Вера проснётся? Испугается. Нужно было ей записку оставить.

А что, если ей хуже станет? Принесла нелёгкая забот мне на голову.

Мимо проходил Василий Тимофеевич, местный пасечник. Увидел Глеба, подсел на край скамейки. Чинно раскурил папиросу. Глеба уже давно не удивляла простота и размеренность деревенской жизни. Тут не принято проходить мимо, уткнувшись усталым взглядом под ноги. Напротив, каждый поприветствует и остановится перекинуться словечком-другим.