Не приходя в сознание

Однако, вдумываясь в сложившееся положение, приходишь к выводу, что за настойчивостью Дядькова стояла скорее ограниченность, неспособность понять силу объективных доказательств. Без конца вспоминая тот злополучный вечер, перебирая мельчайшие детали, сопоставляя слова, поступки, он убедил себя, что если наезд действительно был, то вины его, Дядькова, в том нет. Виноваты девушки и приятели. Он вспомнил, что не хотел с ними ехать, что не хотел пить в тот вечер, но его уговорили, не хотел брать машину, но Бармичев сам предложил...

И еще — он озлобился. Тоже, в общем-то, качество натуры слабой, поверхностной, тщеславной. Все происходящее он стал воспринимать как стремление наказать его во что бы то ни стало, чтоб другим неповадно было. Не доверяя никому, он рассылал жалобы одного и того же содержания в различные надзорные и прокурорские инстанции. Их проверяли, убеждались, что все делается в строгом соблюдении законности, и отправляли Глазовой. Не в состоянии опровергнуть показания свидетелей, заключения экспертов, Дядьков ставил вопросы, не имеющие никакого отношения к существу дела. Например, через своих друзей Дядьков вызнал, что в поликлинике, куда доставили ребенка, Николай Железнов, находясь в полубессознательном состоянии, сказал в приемном покое, что мальчика сшибла не машина, а мотоцикл. Оговорился. И этого было вполне достаточно для десятка заявлений Дядькова, в которых он требовал дополнительного расследования, каким видом транспорта сбита коляска.

Но основной его тезис — наезда не было. Отец, видите ли, неосторожно дернул коляску, мальчик выпал, ударился и погиб. И в своих жалобах Дядьков писал не иначе как «отец — убийца своего ребенка», «родители убили своего сына», «они сами убили своего сына, а теперь стараются все свалить на меня и разбить мою молодую семью». Кстати, семья у Дядькова действительно молодая, прежнюю он бросил. Да только и с новой не собирался жизнь коротать, судя по составу пассажиров в машине тем вечером.

Попытался Дядьков из изолятора повлиять на ход событий. Вот какую записку передает он своей жене: «Срочно сходи к Железновым, поговори, выясни, чего хотят. Сына им все равно не вернуть, а от денег не откажутся. Спроси, сколько нужно, чтобы замолчали и взяли свои обвинения назад. Особенно не скупись, но и меру знай. Сотню, вторую можешь предложить. Налегай на то, что меня им все равно не посадить, доказательств нет, а сами вообще с носом могут остаться».

Из показаний Надежды Железновой, матери Павлика:

«К нам приходила женщина, которая назвалась женой Дядькова. Она предложила деньги, чтобы замять дело. Когда мы отказались и вообще не стали разговаривать с ней на эту тему, она начала кричать на нас и заявила, что, когда ее мужа отпустят на свободу, он нам еще покажет».

Что получается — жил человек, вроде нормальный человек, работал, серьезное положение занял на производстве, в обществе. И вдруг происходит событие, которое не укладывается в привычные рамки. Оно как бы испытало его на духовную зрелость. И оказалось, что весь его образ жизни, взаимоотношения с людьми, даже вкусы, слабости — все было если и не преступным, то где-то на полпути к этому.

Вроде бы и шалости достаточно невинны — взял у соседа машину, пообещав помочь с ремонтом, когда надобность возникнет. Поступок не из красивых, но понять можно. От жены с ребенком ушел? Что ж, возможно, любовь душу обуяла, куда деваться... Но, оказывается, не очень-то и обуяла. Подвернулись девушки легкого нрава — и он уже везет компанию в лес, не забыв загрузить багажник необходимыми сопутствующими товарами. Нехорошо, конечно. Пожурить человека можно.

Но как легко забавное и шаловливое переходит в оговоры, подкуп, угрозы!

СУД

На суде обвинение поддерживала прокурор Тамара Георгиевна Белолипецкая. Вот ее мнение о работе следователя:

— В ходе суда всегда чувствуется, когда дело начинает слегка «провисать», когда одними доказательствами следователь пытается прикрыть зыбкость, неубедительность других. Не найдя прямого свидетеля, он восполняет это тем, что допрашивает десяток косвенных, а то и вовсе делает допущение, ничем его не подкрепляя. В нашей работе это явный брак. У Глазовой дело обычно подготовлено так, что вопрос о надежности доказательств не возникает, они как бы цепляются одно за другое, поддерживают и объясняют друг друга. Иногда возникает ощущение, что то или иное доказательство вроде бы и не имеет прямого отношения к делу, кажется незначительным, но, когда все они на твоих глазах выстраиваются в одну неразрывную цепь, начинаешь понимать, какая кропотливая работа проведена. Ни одного пробела, не оставлен без внимания ни один довод обвиняемого. Судьям, прокурорам знаком холодок в душе, когда вдруг видишь, что в деле нет надежных доказательств, — преступник уничтожил явные следы, подогнал нужную документацию, «обработал» свидетелей и, казалось бы, обеспечил себе неуязвимость. И вот Тамара Васильевна берет такое «глухое» дело и, не торопясь, принимается за работу. И находятся свидетели, которых ранее почему-то недооценивали или не догадались задать им нужные вопросы. Находятся детали, требующие уточнения, появляются заключения экспертиз, которые проясняют картину преступления и дают эти самые доказательства. И мы видим, что преступник, несмотря на все свои усилия, так и не смог уничтожить следы. Тот же Дядьков, как бойко начинал, сколько было гонору, не всегда находил время на вопросы ответить. А закончилось тем, что он смирено попросил суд о снисхождении.

Во время последних допросов приятельницы Дядькова готовы были в мельчайших деталях описать весь вечер тридцатого апреля, но заставить их выступить с этими показаниями на суде оказалось невозможным делом. Путаясь, краснея и бледнея, пряча глаза, они на судебном заседании несли ту самую чушь, с которой начали в первых своих показаниях.

— Да вы же чуть не сшибли меня с ног, когда я шла с мальчиком на руках! — не выдержав, воскликнула мать Павлика Железнова.

— Нет, мы ничего не видели, — упрямо повторяет Кузькина.

— Но вот подписанные вами показания, в которых вы рассказываете о том, как сговорились в лесу выгородить Дядькова, — напоминает ей судья.

Кузькина молчит. На ее лице можно прочитать только одно: скорей бы все кончилось, чтобы спрятаться от этих вопросов, от людских глаз, от насмешливого гула за спиной.

Наверно, лишь на суде с этими девушками поговорили всерьез о них же, задали прямые вопросы, заставили задуматься над прямыми ответами. До этого они как-то обходились легковесными шуточками, необязательными обещаниями, ничему не придавая слишком большого значения, готовые посмеяться над чем угодно.

Да, они оказались всего лишь в роли свидетельниц, но высказать свое мнение о них суд счел необходимым. Причем речь шла не об их жизни до наезда. Суд больше интересовала чехарда с показаниями, настойчивые попытки уберечь преступника от наказания. Было интересно узнать, что стоит за всем этим, какие такие убеждения?

Оказывается, ничего за этим не стоит. Пустота. Когда судья произносила слово «убеждения», девушки стыдливо хмыкали, словно им предлагали примерить королевские наряды. Дескать, не про нашу честь, мы люди простые, убеждения нам ни к чему, нас вот в машину пригласили, угощение посулили — оно и спасибо, мы и рады, много ли нам надо...

Время от времени в газетах, публикующих различные курьезы вроде сообщений о появлении двухголового теленка, о девочке, выросшей в волчьем логове, можно встретить описание странного состояния, в которое впадает некий житель дальней или ближней страны. Он словно бы спит и не спит, он дышит, живет, ему вводят пищу, он отправляет естественные надобности. Возможно, он слышит голоса, доносящиеся из мира, который проносится над ним, может быть, в этом мире ему что-то дорого, он переживает, страдает — там, за порогом сознания. Может быть. Проходят годы и десятилетия, проходит жизнь. Человек стареет, дряхлеет и наконец умирает, так и не придя в сознание.

Подобные случаи довольно редки, уж коли о них пишут как о курьезах. Чаще происходит другое — человек в полном здравии сознательно ограждает себя от всех волнений, которыми живет окружающий мир, которые приносит совесть. И в этом ненормальном, в общем-то, состоянии он существует и, не приходя в сознание, благополучно стареет, так и не узнав до конца, чем жил мир вокруг него...

В отношении девушек суд принял частное определение, дал свое толкование их образу жизни. Надо же, потребовалось такое печальное событие, чтобы убедиться — вековечные ценности человеческие не отменены. И поныне совесть, честность, искренность остаются в силе. Казалось, такие заезженные понятия, а когда всерьез — выше-то и нет ничего. И при ближайшем рассмотрении выясняется, что машины, ночные шоссе, вседозволенность и гроша ломаного не стоят. Если, конечно, всерьез. А ведь было — во всем этом смысл виделся, истина просматривалась, душа рвалась вслед за каждой легковушкой...