Не проходите мимо. Роман-фельетон

Рядом с рестораном построили лодочную пристань. Лодок было много, и любой горожанин, оставив в кассе на пристани свой профсоюзный билет, получал весла — без очереди и на неограниченное время, с почасовой оплатой. Посадив в лодку свою любимую, он мог сам грести во все четыре стороны и вовсе не нуждался в услугах перевозчика…

Но Сваргунихин не пропал. Его устроили работать смотрителем в городской зооуголок. Должность зоосмотрителя считалась роковой: больше недели на ней никто не выдерживал. Дело в том, что попугаи, составлявшие подавляющее большинство населения уголка, во всем подражали директору: постоянно были недовольны и сквернословили напропалую.

— У меня после контузии глухота, — сказал Сваргунихин, заполняя анкету. — Я попугаев не боюсь!

И он решил во что бы то ни стало завоевать доверие грозного директора, стать его правой рукой, чтобы потом безраздельно царствовать в животном мире.

В первый же месяц он выучил попугаев приветствовать директора и справляться о его здоровье. При появлении начальства попугаи хором орали «ура», а медведь становился на задние лапы. Ужи и желтопузики, продаваемые на вес местным любителям природы, в обучении не нуждались: они пресмыкались с детства.

Под руководством Сваргунихина звери и птицы ударились в подхалимаж. Директор был доволен, приказал им увеличить выдачу корма, а Сваргунихину повысил зарплату.

— Будь здрав, Петр Петрович! — горланили скворцы и попугаи, когда начальство заходило в зооуголок зверей посмотреть и себя показать.

Сваргунихин слышал, как директор, принимая его за глухого, говорил другим сотрудникам:

— Берите со смотрителя пример! Далеко человек пойдет!

И далеко пошел бы Сваргунихин, если бы директора не сменили. Нового руководителя звали Иваном Ивановичем, а попугаи на ходу переключиться не смогли и продолжали величать Петром Петровичем.

Сваргунихина уволили.

После этого он стал торговать небом. В садике городского планетария стоял небольшой телескоп, и Сваргунихин бойко рекламировал свой розничный товар: луну, планеты и наиболее популярные из звезд. Посмотреть на луну, увеличенную в пять-десять раз, стоило пятиалтынный. Кольца Сатурна шли по полтиннику. А «каналы» на Марсе тянули по рублю.

Распродажа планетной системы шла бойко и приносила планетарию астрономические доходы. Но не на это делал ставку Сваргунихин, протаптывая тропинку к сердцу очередного начальства. Он надеялся на свою лжеглухоту. В свободное время сотрудники планетария любили посидеть в садике, поговорить о судьбах вселенной и о деятельности месткома. Иногда доставалось и директору.

— Вообще-то он чудный человек, — говорил Вася, мастер по кометному и метеоритному делу, — но срывается иногда. Вчера, например, после лекции «Межпланетные путешествия» где-то напился, пришел в полуразобранном виде, заперся в кабинете и два часа пел «Всю-то я вселенную проехал»…

— Считает себя руководителем солнечной системы, — сказал дядя Сережа, механик «северного сияния», — зазнался немного. Бывает. Ведь и на солнце есть пятна… Эй, Сваргунихин, почем пятна на солнце?

— Кого? — спросил Сваргунихин.

— Да как же он с народом работает? — удивился Вася.

— По прейскуранту, — объяснил дядя Сережа. — Вон небесное меню на сегодняшний день висит…

Вечером Сваргунихин решил доложить директору планетария итоги своих месячных подслушиваний. Но директор стукнул кулаком по столу и закричал, что наушников он в небесном деле не потерпит. Сваргунихин, забыв сдать дневную выручку за солнечные пятна, со скоростью метеорита вылетел из планетария.

Первая крупная неудача не обескуражила псевдоглухаря. Он продолжал совершенствовать свой акустический метод. И многие начальники лили потом слезы благодарности ему на грудь. В некоторых организациях удавалось бросить якорь надолго. И тогда в коридорах учреждения начинали мелькать бесприметная фигура, неотчетливое, как блин, лицо. Запомнить Сваргунихина можно было только по ушам. И если бы не они, то его всегда бы с кем-то путали. Своего, определенного выражения лицо его не имело. На фотографиях оно каждый раз получалось по-разному, а чаще всего как-то вообще не получалось. И когда Сваргунихин поступал в облторг на место агента по снабжению, то начальник отдела кадров заставил его пересниматься трижды:

— Уши вроде ваши, а остальное не похоже…

Тимофею Прохоровичу Калинкину Сваргунихин, как и Умудренский, достался по наследству от прежнего руководства. Бывший начальник торга горячо рекомендовал Калинкину опереться на этих верных людей. Но, видимо, «новый» был со странностями и мудрому совету своего предшественника не последовал. Любимчиков почему-то не заводил. Преданности Сваргунихина и заботливости Умудренского не замечал. И вообще в торге с приходом Калинкина стало беспокойнее: поползли какие-то разговоры о масштабах, новом ассортименте и, самое главное, о сокращении штатов. Обеспокоенный назревающими реформами, Сваргунихин заметался. Хотя он старался внушить сослуживцам, что является незаменимым работником, душевное равновесие не восстанавливалось. Сваргунихин не был убежден, что Калинкин твердо верит в его способности.

Надо было срочно что-то предпринимать. Давно угадывая в начальнике АХО Умудренском родственную душу, Сваргунихин решил вместе с ним бороться за сохранение своих фамилий в платежной ведомости. Так был заключен двойственный союз.

По мере плавного течения рассказа Умудренский испытывал противоречивые чувства. Его бросало то в жар восторга, то в холод тревоги.

«Вот так Сваргунихин! — восклицал про себя Умудренский. — А ведь на вид овечка, заурядный глухарь… Надо держать с ним ухо настороже. Впрочем, что мне его бояться? При таком дефекте начальником ему не быть. А потом с его примитивной тактикой высоко не заберешься…» И уже вслух, когда рассказ был окончен, восторженно произнес:

— Сваргунихин, ты неограниченный человек! Ты лыс, как бог, а мудр, как чорт!

— Полысел от трения об жизнь… повытерся, так сказать, — скромно усмехнулся агент по снабжению и стал прощаться.

— Да, кстати, — уже на пороге произнес глухой. — Я вчера слышал, что Геликон завтра выходит на работу. Выздоровел досрочно.

Умудренский охнул. Геликон Акинфович был замом Калинкина, и его присутствие на съемках могло спутать все карты.

— Спасибо за предупреждение, — пробормотал Умудренский. — Это для меня самое дорогое. Я Геликона когда хочешь вокруг пальца обведу — он мой приятель. Улавливаешь?

После ухода Сваргунихина Умудренский бросился в соседнюю комнату, к жене.

Супруга начальника АХО была худа и длинна, как смычок. Она сидела перед трельяжем и выщипывала пинцетом усы.

— Что случилось? — басом спросила она. И, узнав новость, успокоила мужа: — Ерунда! Геликон Акинфович человек мнительный. Если его припугнуть эпидемией какой-нибудь, то он еще на две недели бюллетень возьмет.

— Но, дорогая, я не врач, — пробормотал Умудренский.

— Он тебе поверит, — сказала жена. — Он так хорошо относился ко всем нам. Звони, или нет — я сама. И она, воинственно шевельнув усом, взяла трубку:

— Приветствую, Геликон Акинфович! Как здоровье? Хорошо? Слава богу! Ваше здоровье для нас самое дорогое.

Умудренский, слушая разговор, делал жене какие-то странные и таинственные знаки, робко грозил пальцем, но она не обращала внимания и продолжала:

— Дни считаем, когда вы на работу выйдете. Что? Завтра? Наконец-то! Радости сколько будет! А то ведь какие кругом печальные дела творятся. Как? Не знаете? Эпидемия ходит. У всех осложнения возникают. Зачем после гриппа? После всего. Мой племянник позавчера вырезал гланды, а сегодня попал под велосипед… Ужас! Самое страшное, как говорят врачи, — не долежать. Сегодня в поликлинике я сама слышала: семь человек увезли в больницу. Что с ними было? Недооценили своих болезней. Поспешили выйти на работу. Вы, мужчины, не цените сами себя. Дайте мне Софочку. Я ей несколько слов, как жена жене… Софочка? Здравствуй, дорогая, — придав своему басу колоратурные интонации, сказала Умудренская и чмокнула трубку в микрофон. Поцелуй был таким звонким, что чья-то лошадь, стоявшая под окном, приняла его за понукание и рванулась с места.