Не пугай ежа голым задом

– Простите, товарищ полковник, но он при мне номер набирал, – встрял участковый.

– Шутка старая! – поморщился Наумов. – Он вслух произносил один номер, а набирал совсем другой! И я выясню, кто так цинично под Егорова подделывался! – угрожающе сказал он. – Кто из Егорова, этого честнейшего человека, оборотня в погонах сделал, который такую мразь, как ты, покрывает! – кричал он, а потом повернулся к участковому и спросил: – Лейтенант, ты помнишь, какого числа и во сколько это было?

– До конца жизни не забуду! – с ненавистью процедил сквозь зубы тот.

– Тогда напиши мне, а я получу распечатку его исходящих звонков и выясню, кто это так повеселился на твой счет! – велел полковник и спросил: – Откуда ты, паскудник, телефон узнал?

– Это мы, когда здесь дачу сняли, решили подстраховаться и в твоем справочнике, что в кабинете лежит, нашли, – дерзко ответила прошмандовка.

– Значит, плюс ко всему еще и незаконное проникновение в чужой дом, – как ни в чем не бывало подытожил Наумов.

– Да я же его туда сама привела! – взвилась она.

– А вот это еще доказать надо! – возразил ей полковник и продолжил перечислять: – Потом вы какого-то мужчину здесь избили!

– Это меня! – тут же отозвался стоявший рядом со мной Афонин и представился: – Гвардии подполковник Афонин Виктор Петрович! Вышел в отставку по состоянию здоровья!

– А он вообще в меня стрелял! – крикнула прошмандовка.

– Разрешите доложить, товарищ полковник? – сказал Афонин.

– Докладывайте! – ответил Наумов.

– Они здесь гоняли музыку с такой громкостью, что весь поселок не спал, и я выстрелил в выставленный в окно динамик, а вовсе не в людей. Стрелять я обучен и не промахнулся! – сказал Виктор Петрович. – Стоимость динамика я им возместил!

– Ах вы, гады! – презрительно сказал, как плюнул, полковник. – Сами нарвались, а потом у вас поднялась рука на заслуженного человека, бывшего военного!

– Не рука, а нога! – поправил его Афонин. – Они меня ногами били!

– Тем более! – разъярился Наумов. – А потом еще и деньги с него, пенсионера, потребовали! Да люди ли вы? – Жека с прошмандовкой молчали, опустив головы, и полковник потребовал: – Деньги немедленно вернуть!

– У меня здесь нет! – потупился качок.

– Значит, напишешь расписку и вернешь, когда будут! – приказал Наумов.

– А кто возместит мне мои расходы? – раздался сзади меня голос Богданова. – Они же мне в туалет пачку дрожжей бросили, и ликвидировать последствия мне в копеечку обошлось!

– Знаю уже! – кивнул полковник. – Вот и на эту сумму он расписку напишет! – пообещал он. – А еще вы напишите заявление в милицию! Пусть он и за это ответит!

– Мне тоже? – тут же спросил Афонин.

– Тоже! – отрезал Наумов. – Пусть посидит на полную катушку! А если учесть еще похищение человека и незаконное лишение его свободы...

– Это меня, что ли? – вскинулась прошмандовка.

– Именно тебя! – подтвердил Наумов.

– Да я сама с ним поехала! – закричала она. – Если хочешь знать, то именно я предложила уехать из города куда-нибудь!

– И это потому, что мы с матерью сказали тебе пару ласковых? – поинтересовался полковник. – Да тебя за твои художества выпороть надо было, несмотря на возраст, авось поумнела бы! И не ты предложила из Москвы смыться, а этот мерзавец! Или он тебе не сказал, что за дебош в клубе на него дело завели?

– Если хочешь знать, то это я тогда была виновата, а Жека на себя все взял! – ответила она. – Потому-то я предложила на время уехать!

– Да вы никак думали, что та история сама собой рассосется? – язвительно спросил Наумов. – А на какие, кстати, шиши эта дача была снята? – подозрительно спросил он. – Уж не на те ли, что у меня в столе лежали?

– А если даже на те? – вызывающе спросила она. – Ты меня что, в воровстве обвинишь?

– Зачем же тебя? Его! – Наумов кивнул на Жеку. – Это он проник в наш дом и похитил деньги!

– Ничего у тебя не выйдет! – злорадно ответила она. – Его старуха его все равно отмажет!

– Это мать, что ли? – уточнил Наумов.

– Да! Она у него в мэрии работает! – торжествующе заявила прошмандовка. – Один раз она его уже вытащила, вот и второй вытащит!

– А ты думаешь, я не навел справки, с кем ты, как теперь выражается молодежь, тусуешься? – насмешливо спросил полковник. – Да! Мать у него действительно работает в мэрии! Уборщицей! – крикнул он.

– Как уборщицей? – оторопела прошмандовка, а Жека залился краской с ног до головы и даже отвернулся от нее.

– А так! На две ставки! А в сезон еще гардеробщицей подрабатывает! – добавил Наумов. – И она его действительно один раз вытащила! Все кабинеты до единого обошла! На коленях стояла! В ногах валялась! В голос рыдала, чтобы своего единственного сыночка спасти! Вот ее и пожалели! Замяли дело!

– Жека! Почему же ты мне никогда этого не говорил? – растерянно спросила прошмандовка.

– А ты бы после этого хоть раз на меня посмотрела? – в ответ спросил он.

– Дурак ты! – с чувством сказала она. – Я же тебя люблю, и мне совершенно безразлично, кем работает твоя мама! Да я ей благодарна уже за одно то, что она тебя, такого, вырастила! Неужели ты этого еще не понял? Вот, значит, почему ты никогда меня к себе не приглашал!

Но вместо качка ей ответил полковник:

– Куда? В однокомнатную «хрущевку» на «Речном вокзале»? Кстати, скажи мне, сопляк, какой это крутой ремонт ты там затеял? Очень мне интересно это послушать!

– Неправда! Нам двухкомнатную обещали! – крикнул Жека.

– И это знаю! – кивнул Наумов. – В Бирюлево! Только теперь она вам не достанется! Да и зачем твой матери, одной, эта квартира? Тебе же казенный дом светит, и срок у тебя будет немереный!

– Мама этого не переживет! – в ужасе воскликнул качок, и выглядел он при этом так искренне испуганным, что мне невольно стало его жалко.

– Старуха-то? Ты ведь ее так зовешь? Да какое же тебе до нее дело? Тебе же на нее плевать с высокой колокольни? – издевался Наумов.

– Неправда! Я ее люблю! – заорал Жека. – Она у меня самая лучшая на свете мама!

– И поэтому ты сбежал из города, не предупредив ее, куда и насколько собираешься? – язвительно спросил Наумов.

– Неправда! Я каждый день ей звоню и говорю, как я здесь, чтобы она за меня не волновалась, – запальчиво возразил качок. – Просто я попросил ее никому не говорить, где я. Вот она и молчала!