Не-Русь

Интересно: я тут, между делом, историю не поломал? Может быть, именно с этих трофеев и пойдёт семейный капитал будущего рода тверских купцов? А я тут рявкнул, и бздынь — не будет купца Афанасия Никитина, не будет в этом мире «Хождения за три моря» с удивительным смешением православных и мусульманских формулировок восхваления господа в конце текста…

Басконя хитрее: занялся делом без моего пинка, только издали увидел и уже… Но бубен у «бубнового» — спёр.

— Нахрена тебе эта музыка?

— А вот, боярич, вернусь я к своим, высватаю девку пригожую, приведу её домой. А там… — бубен. Тут я у неё и спрошу…

— Понял.

Про хрен, зелёнкой крашенный, я уже… Как он бубен приспособит? — Придумает чего-нибудь.

Прошлись по своему следу: где мы бились, где за мордвой бегали… Супостатов живых… дорезали. Своих… и из соседних хоругвей кто оставался — подобрали.

Мёртвых… к Богородице. Живых… тоже туда же. А куда?!!

Военно-медицинская служба — отсутствует. Санитарные роты, госпитальные базы… Складываем прямо на землю. Без перевязок, без лекарств. Даже простой речной воды…

— Почему не на берегу?

— Так вот же Богородица!

Связочки… «Я ему про Фому, он мне про Ерёму» — русская народная характеристика семантической несовместимости. Хотя — понятно: «Приказу не було!».

Вот и стоит в центре сухого поля — «полчища» — самая дорогая икона «Святой Руси», в окружении рядов лежащих. В порядке — умерших, в беспорядке — умирающих. Рядом с княжеским стягом. С изображением рахитично изогнутой «рюмки с отростками», в которую выродился у Боголюбского стандартный «атакующий сокол» Рюрика — ни у кого такой больше нет. У каждого Рюриковича своя, уникальная «мутация родовой птички».

«Так жить нельзя. И вы так жить не будете».

Ванька! Опять?! Что ты «мужей добрых» — жизни учишь?! Ты в этом мире понимаешь… с ноготок. Сам никто и звать никак. Раз в бой сходил, дров наломал, чудом жив остался и уже… Твой номер — шестнадцатый. Пришипился и затих быстренько.

Вон, в Смоленске уже готовую почти боярскую шапку взять не смог. Вотчину построил, команду собрал и… и бздынь — «асфальт на темечке», сам — на дыбе. Здесь уже в походе выпендривался, тверских мальчишек учил… Половина — покойниками стали. Сегодняшними и завтрашними. Полководец, факеншит!

Понимаю. Согласен. Но… «Так жить нельзя. И вы так жить не будете». Я — ДДДД. И свернуть — не могу. Поэтому сворачиваем нытьё с самоедством и «делаем должное» — оказываем помощь пострадавшим.

Хорошо, если в хоругви есть бывалый воин, который чего-то понимает во врачевании. Резан скинул с себя сброю, поплескался в Оке и теперь, в одних подштанниках, матеря своих помощников и матерно успокаивая раненных, занимается их ранами.

Навес какой-то соорудили, воды согрели. А дальше… лекарств — нет, инструмента — нет… Рентгеновский аппарат, стерилизатор, скальпель, зажим, обезболивающие, антибиотики, перекись, капельницы, переливание крови… «Святая Русь» — ничего нет. Твою мать! Кроме святости.

Простые и давящие повязки, фиксация конечностей палками, мох и тряпки вместо ваты… Есть шёлковая нить, выдранная из пояска — кипятим и штопаем… раны через край… Шесть тяжёлых… Сегодня-завтра почти все — умрут.

До чего ж всё… коряво. «Святая Русь»…

Почти все мои запасы из «тревожного чемоданчика» имени Мараны, ушли вмиг. Басконя притащил какого-то задёрганного до мгновенного засыпания деда:

— Это — костоправ. Лучший во всём войске!

— Хорошо. Дед, надо нашему боярину ногу собрать.

Дед посмотрел Лазаря, поводил руками над чудовищно опухшей ногой, присел к стенке обрыва на минуточку. И — захрапел.

Ребята чуть не убили старика. Дед от толчка проснулся, взглянул ошалело, отплевался от песка, выдал диагноз:

— Кости поломаны. Собрать… можно. Но — помрёт. От боли. Всё, воины православные, пойду я. Ещё людям помочь надоть.

— Стоять! Так… А если он спать будет? Во сне боль не чувствуется. Сможешь у спящего обломки костей сложить?

— Э, отроче, глупость говоришь. Такая боль любой сон пробьёт. А так он… сердце не выдержит. Помрёт, всё едино.

Болевой шок… Проходил лично. Но ведь есть же… Пирогов — стакан водки раненым давал… Но спирт я на Новожею перевёл…. Обезболивающие производные морфия… новокаин…

— Дед! Твою… бабушку! Пошёл нахрен! В смысле — посиди минутку. Он у меня сейчас так заснёт…! Дай бог только проснутся.

Лазарю на лицо тряпку, на тряпку кап-кап — эфир. Глазищи у него поверх смотрят. Ужас и надежда. Три минуты — спит. Дед хмыкнул, взялся за ногу. Интересно смотреть, как костоправ работает. Особенно, когда он понял, что больно пациенту сделать не может. Не надо постоянно ожидать вопля бедолаги.

— Здорово. Ты, эта… ты ж смоленский боярич? «Немой душегубец»? А дай-ка ты мне ту корчажку. Много ныне в войске страдальцев от болей мучаются.

— Отдам. Но сперва ты всех моих… обработаешь.

Вот и возимся. Кроме резанных, рубленых, колотых — много переломов, тяжёлых ушибов, сотрясений, вывихов. Дробящее оружие — булавы, кистени — вполне в ходу, а доспехи — «полного удара» не гасят, только ослабляют.

Кто-то у соседей трофеями хвастает. В крепостице не всё погорело, по берегу много чего осталось, там, где «белых булгар» к обрыву прижали да вырубили — тоже кое-какой хабар воины взяли. Но так-то… Я большего ожидал.

Резан объяснил:

— Настоящая добыча — когда мирных вятших в их домах режешь. Там-то и полон, и скот, и хабар годный. А здесь-то что? Воинская справа. Ну, набрал ты пяток топоров этой мордвы. И куда их? До дому на своей горбине волочь? Полон… мужики. Воины. Мы ж дальше в их земли пойдём — будут соображать, как бы сбежать да подлянку устроить. Кони… их и было-то… и те — княжие забрали.

* * *

Насчёт «на горбине» — слышал как-то случай. Красная Армия Польшу освобождала. Боец сыскал где-то швейную машинку, «зингер». Это ж такая по тем временам ценность! Таскал её постоянно на спине. Сходили где-то в Силезии в атаку. А его нет. Пошли искать. На том месте, где под вражеский огонь попали — нету. Нашли в стороне, на поле: бежал да об канавку споткнулся. «Зингер» бойца и огрел по затылку. Наповал. Череп раскроил.

* * *

Постепенно берег очищался от мусора, от мертвых мордвы и мари, от брошенного ими оружия и снаряжения. Периодически прискакивали княжие сеунчеи — на верху, по склону и на «полчище», тоже шла уборка — требовали людей.

Я просто посылал. Которые сильно приставали — обращал внимание на наш лазарет и предлагал свободное место.

Наша хоругвь — из самых пострадавших. Но — не самая. У мещеряков один отряд на «Гребешке» полностью вырезали. Две суздальских хоругви под удар вражеской конницы серьёзно попали — там тоже… Общие потери? — С полтысячи. Сотня — убитых, сотня — умрёт в три дня. От заражения крови — быстрее, от гангрены — позже. Ещё сотни две… Переломы конечностей, например, срастаются неделями. И ещё с сотню — конвой к полону.