Не самый тяжкий день

– Трое нас пошли: Зинка Пахомова, Оля Прозванова и я

– Дурочки вы, дурочки... Хоть бы матерей пожалели.- Глаза у Мачихина увлажнились, и он продолжал гладить Катину голову своей шершавой, грязной рукой. Сухое лицо его подобрело, и сержант с неким удивлением глядел на ставшего совсем другим Мачихина.- Вижу, в связи служишь? Лучше бы сестренкой в медсанбат или в госпиталь пошла. Разве девичье дело эту катушку таскать?

– Привыкла уже... Вы меня подождите немного, я сейчас девочкам катушку передам и приду к вам.

– Вот какое дело, сержант,- с дрожью в голосе сказал Мачихин.- Из деревни своей девоньку встренул. Давай присядем, покурим и ее дождемся.- Он осмотрелся по сторонам, увидел дерево поваленное, присел и стал завертывать цигарку.

Сержант тоже присел.

– Ничего твоя землячка, славненькая.

– Ты бы на нее ране поглядел. Кровь с молоком была. С твоими портретами не сравнять, что ты мне показывал да бахвалился... Но ты понимаешь, сержант, уже ранена была. Как-то мне это в ум не идет - девчонки сопливые кровь проливают. Неужто без девок нельзя?

– Так она же добровольно... Конечно, может, девчонкам на самый передний край и не надо, но в тылу приятно их встретить.

– Ну, у тебя на уме одно - кобелиное,- возмутился Мачихин.

– Не понял ты меня, Мачихин. Просто вот поглядишь на них, и на душе легче и вроде война не такой страшной кажется.

Появилась Катя, но не одна, а с подружкой, которая, улыбаясь, показала пальцем на сержанта:

– Это твой землячок? Ничего парень.

Сержант, конечно, подскочил, опять грудь выпятил. И представился:

– Сержант Шипилов... Леонид. Для вас просто Леня,- и руку протянул.

Но девушка свою не подала, а рассмеявшись сказала:

– Боевой сержант-то... Ну ладно, Катя, я скажу, что ты земляка встретила, оставайся, а мы доделаем работу,- и ушла.

– А ты, Катя, познакомься, мы с ним вместе на передке бедовали.

Катя подошла и безразлично дала руку. Сержант долго держал ее в своей, пока она с брезгливой гримаской не вырвала ее.

– Мачихин, у вас в деревне все такие красивые? Она ж меня просто ослепила.

– Не балабонь, сержант. Не смущай девчонку. У нее и без тебя небось от мужиков спокою нет. Так, что ли, Катерина?

Катя на этот вопрос отвечать, видно, не захотела, пропустила мимо и спросила:

– Вы не голодные, дядя Федор? А то кухня тут рядом. Насчет хлеба не обещаю, а кашу повар мне даст.

– Вообще-то с утра не емши, есть маненько...

– Так я сбегаю,- живо воскликнула Катя и убежала. Сержант поглядел ей вслед и, прищелкнув пальцами, восхищенно выпалил:

– Все на месте у девочки, фигурка что надо. Пальчики оближешь!

– Ты губу-то не распяливай, не отломится. Катерина - девушка строгая, с понятиями. Я ее матушку, Марию-то, хорошо знаю. Воспитала, как надо. В случае чего она Катьку и на порог не пустит. Понял?

– Что ж, Мачихин, и помечтать нельзя? Молодой я...

– Ты о другом думай, что девоньки эти, дурешки, в самый огонь полетели. Эх, глупые, глупые...

– А мы все глупые, Мачихин. Я тоже на Дальнем Востоке один рапорт за другим писал, на фронт просился.

– Жалеешь теперича?

– Нет. Что сделано, то сделано. Не думал, конечно, что война такая будет,- вздохнул сержант.

– Думал, ать-два, вперед на запад, с барабанным боем? Так, что ли? усмехнулся Мачихин.

– Так не думал. Я же кадровый, войну представлял все же. Но не такой.

– Страшное дело война,- вздохнул и Мачихин.

Тут появилась Катя с котелком в руках, раскрасневшаяся от бега, с довольной улыбкой.

– Полный котелок! Видали?
– Она победно махнула котелком.- Пойдемте, дядя Федор, с дороги, недалече полянка есть, там и поедите.

И она повела их в глубь леса, где и верно оказалась сухая поляночка. Там и присели, вынули "инструмент", то есть ложки алюминиевые, и принялись за кашу. Каша была почти горячая и масляная, умяли за милую душу.

– Как же тебя мать отпустила?
– спросил Мачихин, облизывая ложку.

– А что она могла? В цепи, что ли, заковать или в амбар запереть? Небось совершеннолетняя я.

– Дурешка ты, Катя-Катерина. Война-то и мужикам невмоготу, а вам?..- И добавил, засовывая ложку за обмотку: - Спасибо за заботу, Катюша. Наелись от пуза.

– Да, да, большое спасибо,- заулыбался и сержант, и хотел было дотронуться до Катиной руки, но она спрятала за спину.

– За что благодарить, подумаешь, какое дело - котелок каши,- сказала она, окинув сержанта настороженным взглядом.

– Что-то неласковая у тебя землячка, Мачихин,- обиженно произнес тот.

– У тебя поумней слов не нашлось? На фронт же двигаются. Так ведь, Катя?

– Каждую ночь команды ожидаем. Сколько верст-то до передовой?

– Близко она, Катя. Верст двенадцать... Ну, ты расскажи, письма-то из дома получаешь? Я уж три месяца от женки - ничего.

– Получаю, дядя Федор. Последнее, когда в госпитале лежала. Беспокоится мама обо мне очень, особо после того, как на Зину похоронка пришла. Вы уж отпишите ей, что живой-здоровой меня видели.

– Конечно, отпишу, Катя, а как же... А что с отцом твоим, что об остальных пишет?

– Много похоронок в нашу деревню идет. А вот на кого, не писала, только про Зину...

– Очень Зинушку жаль...- горестно покачал головой Мачихин.
– Помню ее, боевая девчоночка была, озорная... А вот Оля вроде тихоня, молчунья. А она как?

– Про нее не знаю я,- ответила Катя, но как-то уклончиво, отвернув глаза.

– Вообще-то, не бабье дело - война,- после некоторого раздумья сказал Мачихин.- Ваше дело все же рожать.

– Не то вы говорите, война же,- торопливо возразила она.

– Ну и что война? Самое то я и говорю, Катя-Катерина,- убежденно произнес он.

– Ладно, не будем об этом, дядя Федор. Рада я очень, что вас повстречала. Часть-то наша только сформирована, еще не подружилась ни с кем, а с вами, как с родным, поговорить можно.

– Ты и говори, Катюша, говори... Что, сержанта стесняешься? Так он в сторонку отойти может. Верно, сержант?

– Пожалуйста,- поднялся тот не очень-то довольный и отошел в конец полянки.