Не сердись, человечек

Эх, до чего же я люблю играть сразу с несколькими противниками! Тогда я — король! Действую так: заманиваю их фишки в углы и, пока они увлекаются преследованием моих, неожиданно настигаю их фишку и возвращаю на исходные позиции, снова дожидаться, когда выпадет шестерка. Я так увлекся в этот раз игрой, что забыл про свой нос. А Мира, несмотря на то, что маленькая и плакса, еще тот дьяволенок: сразу поняла мою хитрость. Но девчонки простили мне, как другу. За это я дал им возможность провести по одной фишке в центр. Пусть детишки потешатся малость…

Потом у меня пошли одни шестерки. Я ввел в центр еще одну свою фишку, догнал фишку Герганы и только хотел было выбросить четверку, чтобы накрыть Герганину фишку, как послышался шум мотора «скорой».

— Здравствуй, дружок! — крикнула тетя Елена, остановив машину рядом, и потянулась через Жору, поцеловала меня. — Ну, как «несердилка»?

— Как всегда — отлично! — подмигнул я ей. — Вот только когда с вами сыграем?

— Сыграем, сыграем! Только не сейчас, очень спешу. Как-нибудь в другой раз.

— В другой раз, в другой раз…

Вот такие они, взрослые, всегда найдут отговорку. Попробуй сыграй с ними. Неужели у них действительно нет ни минуты свободного времени? Здешних пацанов я обыгрываю как хочу. Матушку тоже, а кроме нее, никто из взрослых со мной ни разу и не играл. А мне так хочется играть с большими, они же умнее, а значит, и противники сильные. Но попробуй поймать их. Вон тетя Елена сколько раз обещала сыграть, и все времени нет… А вообще-то она страшно любит меня, и я ее тоже. Она привозит мне разные подарки. Мире тоже. Кстати, Мира только сейчас сообразила, кто приехал, и прибежала, чтобы тебя Елена покатала ее, но поздно…

— Покатаю, когда обратно поеду, — пообещала ей тетя Елена, вытаскивая из машины разные пакетики, шоколадки и жвачки.

Затем обняла Миру, и, пока передавала ей гостинцы, Жора быстренько сунул мне в руки какую-то тетрадь. Я моментально сообразил, что это что-то секретное, и спрятал ее в коробку с игрой.

— Что ты мне дал? — спросил я Жору, когда, получив гостинцы от тети Елены, мы пошли в беседку, но он подал мне знак, чтобы я молчал, потому что именно в этот момент тетя Елена крикнула нам вдогонку: «Смотрите, если Матушка пожалуется мне…»

— Ладно, ладно, — ответили мы как всегда хором и приостановились для отвода глаз.

Тетя Елена вытащила из машины какую-то сумку, закрыла дверцу и, взяв Миру и Гергану Африку за руки, ушла с ними в дом. Гергана и Мира дожевывали свои шоколадки, и все, кто до этого скакал с прыгалками, смотрели на них с завистью. Пусть смотрят. Разве когда их отцы и матери привозят им гостинцы, они нам дают? Сами все съедают и даже нарочно дразнят нас…

— Это дневник! — прошептал Жора, когда мы остались одни.

— Школьный?

— Да тот самый! — уставился на меня Жора. — Дневник моей матери.

— Она случайно не учительница? Какой дневник?

Я ничего не понимал.

— Да не тот, что ты думаешь! Смотри!

Он взял у меня из рук коробку с игрой и вытащил из нее тетрадку. Самую обыкновенную тетрадку, точно такую же, в каких пишем мы, только потолще. «Дневник», — прочитал я на обложке, а в самом низу увидел крупно выведенные цифры: 1973 год — год нашего с Жорой рождения.

— Ясно тебе? — прошептал Жора. — Это дневник, в котором мать описала, как я родился. Я тоже незаконнорожденный!

— Как так? Ведь… твои родители… — пробормотал я, но Жора прервал меня:

— Все взрослые — обманщики!.. Мать родила меня в Доме матери и ребенка в Сребырнице! Матушка тоже была с ней тогда, но она оставила своего ребенка. Они потому и дружат так… Есть и о тебе сведения. Твоя мать была студенткой, ее зовут Ани. Мирина мать тоже была вместе с ними!..

Мне казалось, я с ума схожу. Жора выпалил все это как пулемет, а я смотрел на него и не верил. Мне казалось, что все это снится мне… Мы забрались с Жорой в самый дальний угол двора, в сирень, где не было ни души, и стали читать дневник. Читал Жора, он лучше разбирал почерк тети Елены, а я, вытянув шею, искал на страницах имя своей матери и, как только находил его, просил Жору пропускать то, что он читал, и читать то, что написано о моей матери. Но он сердился и говорил, что все написанное интересно и что надо иметь терпение. «Какое тут терпение, браток, — думал я, — ведь речь идет о моей маме!»

Больше всего мне понравилось то, что она была красивая и умная, что училась в университете, но хотела стать художницей и что с тетей Еленой они были подруги, как мы с Жорой друзья. Мама даже учила их всех, кто находился тогда в Доме матери и ребенка, польскому языку, значит, была умнее всех. Интересно, ее называли профессоршей или нет? Но даже если называли, ей не следовало бы обижаться. Она же была для них учительницей, а профессор — это то же, что и учитель, только для взрослых. Теперь я гордился своей мамой еще больше и любил ее еще крепче. А отец мой был гитаристом в студенческом оркестре!.. Но, как я понял из дневника тети Елены, мама решила не говорить ему обо мне. Почему? Конечно же, она тогда еще не знала, каким хорошим я буду, поэтому и не захотела взять меня, чтобы я не мешал ей рисовать. А разве я мешал бы ей? Да я бы помогал ей, слушался бы ее, сам в магазин ходил бы, чтобы она не теряла время… Да я даже рисовать помогал бы ей. Например, я бы мог нарисовать лес, у меня получаются очень красивые коричневые деревья с зелеными веточками. А еще я могу нарисовать маленькие цветочки в зеленой травке, и солнце могу нарисовать, и зимний каток, и снежного человека, и дома с окошками и трубами, из которых идет дым, и все спортивные машины, и людей с других планет в скафандрах и с антеннами на головах… И еще сто разных разностей могу нарисовать ей, пусть только скажет! А может?..

— Жора, а моя мама не умерла?

— А почему она должна умереть?

— Да ведь… да ведь она до сих пор даже не поинтересовалась, где я и что!

— Как ей интересоваться, если ты незаконный?

— Незаконный, но ее ребенок! Ты ведь тоже незаконный?

— Да, но моя мать взяла меня.

— Ну и что?

— Ничего. Кроме того, что закон запрещает.

— Что запрещает?

— Чуть дальше она пишет, что, если мать оставляет своего ребенка, она уже не имеет права интересоваться им. Его берут другие люди и становятся его родителями. Ты же знаешь все эти дела.

— Но меня же не взяли…

— А твоя мать откуда знает это? Она была уверена, что тебя сразу же возьмут. Она и матери моей так сказала, здесь все написано.

— А Мира?

— Ее мать тоже красивая. И Мира красивой родилась, как мать. Поэтому ее сразу же кто-то захотел взять. Сестра так и сказала Мириной матери, когда та пошла подписывать декларацию, что отказывается от нее, — мол, все в порядке, дочка твоя пристроена. Но почему Миру до сих пор никто не удочерил, не знаю.

В это время послышался голос тети Елены, которая, наверное, собиралась уезжать:

— Жора! Жо-о-ра!

— Мы здесь! — отозвался Жора и, сунув между страниц травинку, спрятал тетрадь в коробку.

Тетя Елена стояла возле машины с Матушкой и нашей директрисой — Пехливановой. Рядом носились Мира, Гергана Африка и еще несколько мальчишек и девчонок. Шкембо и Трынди таращились на спидометр, а Васо протянул было руку, чтобы покрутить руль, но тетя Елена запретила трогать машину. Она нам не разрешает ни к чему прикасаться, а им, можно подумать, разрешит! Тетя Елена такая боевая, даже каратэ знает! Жора тренируется с ней и меня тоже обещал научить. Мы уже несколько раз пробовали с ним бороться. Эх, научиться бы как следует каратэ, пусть тогда кто-нибудь попробует тронет меня! Каратэ может заниматься даже такой хиляк, как я. Пусть не сильный, но, если технарь, как говорит Жора, можно побороть сразу нескольких противников. Бемс-бам! Бемс-бам! Отражаешь удары, молниеносно наносишь контрудары, все разбегаются и больше не трогают тебя… Я не собираюсь никого бить зазря, но пусть и меня оставят в покое. И Шкембо, и Трынди, и Васо, и Яшо — все они такие же мальчишки, как я и Жора, и мы могли бы быть друзьями. Ну ладно, если им так хочется, пусть называют меня профессором, но только пусть прекратят отвешивать шалабаны. Это жутко больно. Так больно, что перед глазами плывут красные и черные круги и даже искры сыплются.