(Не) Сокровище капитана

Он не стал дожидаться, пока я послушаюсь, потянулся сам, взяв мои ладони.

— Вот так. Да не дрожи ты, я не ем девиц на завтрак!

— Только на ужин, — не удержалась я от дерзости.

Все лучше, чем замереть от прикосновений и думать о том, что в его руках мои кажутся такими маленькими.

— Разве что некоторых, чересчур языкастых. Расслабься…

… и получай удовольствие, словно наяву услышала я. Залилась краской в бессчетный раз. Кажется, зря я не взяла с собой белила. Я ими почти не пользовалась, да и в монастыре подобные вещи вовсе ни к чему, но как иначе скрыть предательский румянец? Что же со мной творится, ведь я почти не знаю этого человека, почему он так на меня действует?

— Расслабь кисти, — негромко повторил он. — Как будто собираешься играть на клавесине. — Он потряс мои запястья точно так же, как когда-то делал преподаватель музыки. — Вот так, умница. А теперь сложи, будто держишь между ладонями мяч… клубок. И думай об отце.

От его рук словно исходило тепло, проникало сквозь мои ладони и собиралось между ними упругим комом.

— Нужно какое-то конкретное воспоминание?

— Что угодно, что вызывает у тебя сильные чувства. Не обязательно воспоминание, просто думай об отце.

«Теперь нам всем остается только молить Господа, чтобы в монастыре ты смогла отрешиться от мирского и спасти свою душу», — всплыло в голове. Я поежилась, словно снова оказалась там, дома, рядом с отцом. Сильные чувства. Какими они должны быть между выросшим ребенком и родителями? Любовь? Благоговение? Я искала их в себе, а находила совсем другое.

Страх. Беспомощность. Отчаяние. «Женский ум не способен понять!» — и я перестала даже пытаться объяснить. Смириться, правда, все же не смогла — ведь сказано в писании: «Отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении». И там, кстати, не было оговорок, что учение нужно только сыновьям! Или дочь - не ребенок, а так, досадная помеха, которая все равно однажды покинет дом? Но тогда зачем господь дал мне разум и чувства?

Между моих ладоней появился серебристый шарик. Миг — и на мое запястье села сойка.

— Сойка, надо же, — протянул Генри.

— Разве это что-то значит?

— Значит. Потом расскажу. Погладь ее и скажи своим пару слов. Вообще-то само явление вестника должно бы убедить твоих родителей в том, что ты у меня, но иногда упрямство идет впереди разума.

А еще говорит, что он едва знает моего отца! Но что же мне сказать?

— Здравствуй, отец. — А следом вырвалось само: — Мама, я люблю тебя. Не плачь, все обойдется. Меня никто не обидел, капитан добр ко мне. Мам, все будет хорошо.

Я прикусила губу, чтобы не разреветься. Нельзя плакать. Не стоит ни показывать свою слабость, ни расстраивать маму. Хотя она и так расстроится.

Генри осторожно взял птицу в ладони.

— Лорд Оливер, примите уверения в моем почтении к вам. — Показалось мне, или в голосе промелькнула насмешка? — Мое имя — Генри Блад, и оно должно быть вам известно. Леди Белла попала на мой корабль, и я бы хотел компенсировать расходы за ее пребывание и обратную дорогу до Наровля.

Нет, ну каков же наглец! Расходы! Как будто я ему сама навязалась и…

А ведь в самом деле навязалась! На шею повесилась в буквальном смысле и… Нет, я не буду думать об этом сейчас! Все равно уже ничего не изменить.

— Пятьсот золотых. Не стану скрывать, я отправил вестника не только вам, но и человеку, которому ваша дочь может быть дорога. Мне совершенно все равно, от кого из вас я получу эту сумму, но я должен ее получить. Думаю, не стоит вам напоминать, что пиратский корабль — не лучшее место для леди. Пока я слежу за ее безопасностью, но у капитана корабля хватает забот и без того, чтобы приглядывать за взбалмошной девицей.

Взбалмошной? На себя посмотри! Да я вела себя практически идеально, пока ты не начал меня пугать! И дразнить, провоцируя на дерзость. И целовать было вовсе не… Ох, хорошо, что я не выпалила все это вслух!

— Как только в отделение скайдорского банка на имя Генри Блада поступит пятьсот золотых, я усажу леди Беллу на корабль до Наровля и сообщу вам, в каком порту ее встречать. Надеюсь на ваше благоразумие, лорд Оливер, и желаю вам всего доброго.

Птица вспорхнула с его руки и тоже исчезла за окном. Я сглотнула горький ком. Спросила, чтобы прогнать воспоминания о доме:

— Ты обещал рассказать…

— А ты любопытна, сокровище мое? — рассмеялся Генри, снова беря мои руки в свои.

Легонько погладил тыльную сторону кисти, и мне разом расхотелось вырываться, лишь бы он и дальше так касался моих ладоней — тепло и бережно.

— Сойка говорит о том, что человек, ее посылающий, готов до конца стоять на своем — возможно, готов даже применить силу, чтобы добиться желаемого. Я бы не удивился, если бы она стала вестником юноши. Но ты-то явно не юноша.

При этих словах он снова погладил мою руку, и в этот раз касание вовсе не выглядело невинным. Я вырвалась, отлетела так, чтобы между нами оказалась спинка стула — как будто эта жалкая преграда могла защитить меня от его поползновений!

— А… дрозд?

— Дерзость. Агрессия. Соблазн поддаться страстям, темным страстям. — Генри ухмыльнулся. — Выбирай, что тебе больше нравится, сокровище мое.

Да уж, отличный выбор.

— Впрочем, многое зависит и от отношения к адресату, — продолжал он. — Было бы странно, если бы моим вестником к Роджерсу стала горлица. Или голубь. Они куда лучше подошли бы тебе, но появилась сойка. Интересно.

— Получается, создавая вестника, нельзя скрыть свой истинный нрав или настоящее отношение к человеку?

— Не столько истинное, сколько… — Он покрутил рукой, подбирая слова. — То, что есть именно сейчас. Бывает ведь, что мы злимся на тех, кого любим, или готовы простить того, кого ненавидим. Да, от того, кто помнит, что олицетворяет птица, трудно скрыть подобные вещи. Наверное, потому в старину вестниками почти не пользовались, предпочитая гонца на лошади. Но это помнят далеко не все. Роджерсу не понадобится знать трактовки, чтобы понять, как я к нему отношусь, а вот поймет ли твой отец, что ты…

— Ты хочешь сказать, что я плохая дочь?!

Да когда ж он перестанет меня оскорблять?

— Я хочу сказать, что не понимаю, зачем ты пытаешься вылепить из себя кроткую овечку. Все равно же не выйдет.

Я смешалась, не зная, что ему ответить. Следовало бы возмутиться или отвернуться с видом оскорбленного достоинства. Девушке полагается быть кроткой, скромной, послушной и так далее и тому подобное, а он заявляет, будто мне даже и пытаться не стоит. Но, будь я в самом деле той леди, которую пытались из меня воспитать, наверняка не оказалась бы здесь.