Не сотворяйте ангелов из женщин

— Да ладно тебе, бабушка, стращать! Это в газетах пишут, что власть вся у рабочих и крестьян, а как на самом деле? У партийцев она вся! У партийцев да Сталина!

— Ты вот что, девка! Поменьше болтай…

— А чего я должна бояться? Правды? И потом, я сама слышала, как мужики летом о Сталине говорили, что он как черт, что сухорукий, что одна нога короче другой. И что он никакой не Сталин и вождь, а самый обыкновенный черт!

— Ой, внученька! Да, как же так можно?

— А что? Мужикам значит можно говорить, что думают, а нам, бабам, нельзя?

— Вот потому и нельзя, что не можно. Не бабьего это ума дело. Пусть мужики себе по–пьянке болтают. А нам даже и подумать об этом нельзя. И потом, хорошо, что в Воронине все порядочные и семейные, что знают друг — друга. А то бы…Знаешь, это ведь к нам никакого ЧК не было, потому что все дружные и не нашлось среди нас никакого сексота, как в других деревнях…Только и узнаешь, что тот предатель, тот шпиен. А я их, шпиенов этих и заговорщиков вот, как тебя сейчас, знала. Все они порядочные и честные люди, труженики, просто сволочь какая–то среди них нашлась, и их всех…Ну, о том, что Сталин этот никакой не вождь, так об этом и раньше все говорили, и что колченогий и сухотка у него… Да еще, что и жену свою застрелил, и Кирова… Знаешь, люди ведь многое знают, народ хоть и молчит, а знает…Вот и мы с тобой знаем и помолчим. Себе дороже будет и семье. Так что внучка не думай, что ты одна такая догадливая, все знают, да помалкивают! Потому и мы станем молчать. Договорились?

Ну а теперь давай, о нашем, о бабском! Так ты говоришь, что красивый, что тебе сразу понравился….

С начала войны враг уже не раз пытался разрушить и как–то остановить производство на Рыбинском авиамоторном заводе. Потому, считай что каждую ночь в небе, со стороны леса разгорались самые настоящие сраженья: когда сразу несколько самолетов противника пыталась прорваться сквозь огонь зенитных батарей и поджечь, разрушить корпуса завода.

На усиление противовоздушной обороны была в начале ноября выставлена на подходах к заводу зенитная батарея, которой командовал молодой, только недавно получивший очередное звание — командир, старший лейтенант Макаров Николай Гаврилович.

Поначалу появление батареи рядом с деревней вызвало оживление среди молодежи и неподдельный интерес, но потом, после бесплодных попыток что–то разведать и трепке дома от родителей, интерес поутих. К батарее никого не подпускали часовые, да и сами военные никуда не отходили от своих орудий, которые задрали вертикально вверх свои длинные орудийные стволы, словно журавлиные шеи.

А Ритке неймется, ей не дает покоя сама мысль о близком соседстве. Почему–то она сразу же почувствовала, что с этой батареей у нее что–то произойдет в ее жизни. Но, что? Хорошее или плохое? Что?

И потому, как только батарея окопалась и ожила, она просто покой потеряла, к тому же по ночам, а иногда и днем от нее доносились звонкие, словно пощечины–матюги. Так командир проводил разборки со своими подчиненными.

Потому, когда впервые к ним в дом зашли военные с батареи, то Ритка сразу же, с первых слов уловила знакомые интонации его голоса. Его, этого самого командира, который их всех распекал матюгами…

Ну, а потом мать все на Ритку, как только стреляли с батареи и она выскакивала на крыльцо, напряженно всматриваясь в сполохи выстрелов и разрывах снарядов в небе.

— Уйди, Христом богом тебя прошу, ничего там с твоим хахелем не случиться. Ритка, я кому сказала…

А потом начинала нравоучения, сначала по случаю так нашумевшему, когда осколками зенитных снарядов, которые падали с неба на землю неожиданно убило корову в хлеву у соседей. И хоть наутро мальчишки, выбегая по нужде приносили колючие и рваные, довольно большие осколки, но она не верила, что ее Коленька сделает для нее неприятное и больное, тем более убийство. А все потому, что она уже третий месяц как носила под сердцем их совместное дитя. И в самом–то деле, как это у отца рука поднимется на своего ребеночка первого…

Первого, так считала она. А мать уже все знала и ворчала недовольная, прекрасно понимая, что война–войной, а дело–то молодое! Вон, какая дочь у нее, кровь с молоком! И за кого же ей замуж, как не за красивого и молодого командира Красной армии? Но почему–то дочь подозрительно молчала, когда мать спрашивала ее о женитьбе этого самого лихого командира, бомбандира.

— И не бромбандира надо говорить, мама, а артиллериста, противовоздушной обороны начальника!

Мать тут же язвила, недовольная осложнением и нынешним неопределенным положением своей красавицы дочки и говорила ей назидательно:

— Вот, вот бомбандира по бабам!

— Мама?

— А что, мама? Что я сказала неправильного?

И дальше начинался у них очередной неприятный и бесполезный, с точки зрения Ритки, разговор. Мать начинала ее упрекать в том, что она такая и растакая, а Ритка, оправдываясь, напоминала, что ей уже восемнадцать, и мать, сама ее не отпускала никуда от себя. Тем более, не на какие там фронты!

А фронт хоть и замер, но налеты шли каждую ночь… Враг–то не думал отступать, скорее наши все еще пятились. Да, времена!

Война–войной, а дело–то молодое. И до этого, к ним все чаще стал заходить веселый командир батареи.

Садились все вместе семьей и он что–то рассказывал о себе. Все слушали и не перебивали. В семье понимали, что не просто так он приходит, этот красивый и подтянутый лейтенант…

Потому попив чай, мать всех разгоняла, создавая для дочки хоть какой–то интим. Малышей отправляли за стенку, к бабушке, да и сама мать уходила с ними, а Вадьку отпускали на всю ночь. И у него дело находилось в соседних избах. И потом, у него тоже была зазноба. Сами же говорили, что дело–то молодое!

Потом наступали самые дорогие минуты в жизни Ритки.

— Коля! Только ты не так сильно, ладно, как в прошлый раз.

— А, что в прошлый раз было не так? Почему не сказала?

— Ну, как я могла сказать? Сумлела я… Ну, давай уже скорее, милый, жду, нет моих сил бабских терпеть… Ну где же, где? Ну давай его уже, давай, Коо…о. ля! А..а..а!

И так с ней он, стреляя налево и направо из разных положений и окапываясь, положил свой отменный снаряд туда, куда надо, после недолгой пристрелки, в самое яблочко, в этой горячей деревенской — на радость себе и бабе. Вот так, под звуки артиллерии и началась в утробе жизнь матери. От разрыва в ней, можно сказать, бронебойного снаряда моего будущего деда.

Потом все, как тогда было у многих.

Николай Гаврилович, мой дед, его взяли да перевели на другое место, а вот с батареей или без, даже не знали.

— Какое еще новое назначение, куда? — Переспрашивала ошарашено ее мать. — А это что, разве не его предназначение? — Говорила недовольно, выставляя перед собой пузатую дочь Ритку.

Потом потянулись тревожные дни, следом месяцы. Живот рос и Ритка уже походила на тот аэростат, что по ночам поднимали над городом, и все его почему–то называли пузырем. Так и ее дочь. Наконец…