Не страшись урагана любви

Они дважды занимались любовью, пока не появился, грохоча, Дуг и не прокричал под дверью, что им пора на ужин к Джону Брейсу, и оба раза Грант опускался на нее, чтобы довести ее до оргазма.

17

Лаки не хотела идти. И она несколько раз говорила об этом, пока они одевались. Она гораздо больше хотела бы пойти куда-нибудь спокойно поужинать вдвоем с ним, где они могли бы быть вместе, говорить и смотреть друг на друга, без кучи наблюдающей за ними толпы людей.

— А, ладно, милая. Давай повеселимся. Дуг — старый приятель. Старый, старый приятель. Даже сэр Джон почти что старый приятель. А вместе мы еще проведем много времени. Я хочу посмотреть, что это за город. — Нервное возбуждение не спадало.

— Ладно, — сказала она. — Ты же знаешь, что я люблю выходить. Всегда. — Но она как-то странно посмотрела на него.

Он и впрямь был в странном настроении. Великолепие их занятия любовью, без которого он так долго обходился, вместо того, чтобы расслабить и освободить его, довело возбуждение до предела. И все выпитое за день не ослабляло его. Чувство пересечения какого-то смутного, но опасного окончательного Рубикона в колоссальной степени повысило содержание адреналина в крови. И осознание всей лжи, которую он наговорил обеим сторонам в этом деле, сделало еще более острым, чем когда бы то ни было, понимание того, что где-то, как-то, вскоре грядет какое-то разоблачение. Это ощущение очень напоминало чувство перед большим сражением во время войны.

— Здесь есть парочка неплохих ночных клубов, как я слышал. — Снаружи, из гостиной снова нетерпеливо забарабанил в дверь Дуг Исмайлех.

— Господи, мой боже, что вы там делаете? — ревел он с хриплым смехом. — Господи, не надо снова!

Лаки, стоявшая близ Гранта, вспыхнула. Грант поцеловал ее.

— Идем! Идем, черт тебя подери! — И он открыл дверь.

Несмотря ни на что, второй большой вечер у сэра Джона Брейса начался приятно. Сначала все они выпили в Теннисном клубе, сидя на прохладной террасе с видом на гавань. Туда вошел туристический корабль, и его яркая иллюминация дополняла атмосферу праздника. Город затопили круглолицые туристы в местных соломенных шляпах специфической формы и гавайских рубашках навыпуск. «К счастью, — протянул сэр Джон, — они не знают настоящих хороших и нужных мест».

С тактичностью, которую он почти всегда проявлял, если только не был мертвецки пьян, он намеренно перестроил сегодняшнюю вечеринку. Лишних девушек не было. Уважая Лаки, которая была там в качестве настоящей подруги одного из них, пригласили только четверых манекенщиц, и у всех у них были добропорядочные партнеры. У сэра Джона и Дуга были две, для третьей был приглашен управляющий отелем («домашний шпион»), а для (и очевидно, это дело рук Дуга) старшего из братьев Хантурянов, бывшего сержанта пехоты с больными ногами, который был несколько неуместен (ведь эта группа играла не в его лиге), пригласили четвертую. Нос этой четвертой манекенщицы из-за этого слегка вздернулся. Так что было не так, будто на ночном горизонте поблескивали неурядицы, наоборот. Но Лаки почти болезненно стеснялась.

И все-таки выпивка в Теннисном клубе и ужин в другом романтическом отеле на побережье прошли довольно славно, особенно потому, что сэр Джон позаботился, чтобы их везли в отель подальше от города, где не было туристических лодок. И только тогда, когда выпитое возымело действие — мартини в клубе, красное вино за ужином, виски в ночном клубе — и у всех наступила стадия «Быть Абсолютно Честными», при которой пьяные ощущают потребность сказать друг другу Правду друг о друге, начали сбываться предзнаменования.

Это было в ночном клубе неподалеку от отеля, где они ужинали. Четвертая манекенщица (которая прошлой ночью плавала голой и визжала с Дугом и сэром Джоном) дала пощечину старшему из братьев Хантурянов за то, что он пытался пощупать ее под столом, и назвала его «жирной сальной свиньей». Старший из братьев Хантурянов назвал ее «вшивой нью-йоркской шлюхой», а Дуг, разозлившись из-за такого обращения с двоюродным братом, назвал ее «шлюхой», и она, всхлипывая, помчалась за такси. Старший из братьев Хантурянов не стал волноваться и не пошел за ней. Дуг рассказал сэру Джону историю об обмороженных ногах брата; но сэр Джон вместо сочувствия начал спрашивать воинственным тоном, где же были «паршивые американцы» в 1940 году, когда они по-настоящему нужны были Британии, которая одна сражалась за них за всех. Это привело к несогласиям насчет американской революции, о которой сэр Джон утверждал, что «если бы Джентльмен Джонни Бургойн был бы поддержан секретарем Америки, лордом Джорджем Джерменом, как должно было быть, не было бы никаких Соединенных Штатов Америки и к черту их охотничьи ружья». Этого никто не смог опровергнуть, поскольку никто не только не знал Лорда Джорджа Джермена, секретаря Америки, но и не слышал о нем.

Тем временем Грант вступил в перепалку с остроумным американским комиком, который узнал его и представил со сцены, направив прожектор на стол. Грант, вознегодовав из-за этого (вообще-то он мог быть забавным, когда достаточно выпивал), сделал все возможное для обмена мнениями, но его остановил тот факт, что у комика был Микрофон. К тому времени Лаки уже выбежала на улицу к машине. К счастью, народа было немного, но все же несколько туристов с лодок, которые забрели сюда, почти точно дисквалифицировали Гранта за использование слова из трех букв.

Когда Грант все же заметил ее уход, он в панике помчался на улицу, а вскоре за ними притащились и остальные. Но до их прихода он и Лаки успели провести свое собеседование о настоящей правде в темной машине на стоянке, огороженной густыми зарослями, под великолепной королевской пальмой.

— Что с тобой произошло? — в яростном полуплаче спросила Лаки, когда он влез головой в окно машины. Она плакала. Но все же не всхлипывала.

Грант вытащил голову, будто боялся, что его ударят.

— С кем, со мной? Что со мной произошло? — Он пьяно засунул голову туда, снова вытащил, воздел и опустил руки с выражением невыносимого горя.

— Ты не тот, кого я знала в Нью-Йорке. Ты не тот, кого я оставила в Майами.

Грант не знал, что отвечать.

— Не тот?

— Я думаю, Дуг на тебя плохо действует, — сказала Лаки. — Как только ты рядом с ним, что-то в тебе изменяется, ты становишься другим человеком. Подлее, злее, более жестоким. Как будто...

— А, это сучий комик, — проворчал Грант. — Он не имел права затевать все это дерьмо. Они думают, что все могут.

— Я не это имею в виду...

— Надо было трахнуть по его башке, — сказал Грант, — вот что мне надо было сделать.

— Ну вот, видишь? Вот что я имею в виду...

— Все они фальшивки. Вся их профессия — фальшивка. Все— фальшивка. Все во всем мире — фальшивка. Все и вся — фальшивка. Никто не говорит правды. Кроме меня. Кроме меня и тебя, как говорил Квакер, и я сомневаюсь в тебе. — Он неожиданно разозлился, но должен был остановиться, чтобы перевести дух.

— Может быть, и так, — сказала Лаки. — Но это не твое дело — расхаживать и всех поправлять. Тебе не приходило в голову, как ты меня смущаешь?

— Какого черта? — спросил Грант. — Какого черта?

— Чего ты хочешь, выставляясь перед Дугом? — спросила она. — Чтобы он тобой восхищался? Всякий раз, когда ты с ним, ты изменяешься. Как будто... Как будто он намеренно решил изменить тебя, чтобы управлять тобой.

Грант неожиданно любезно и печально кивнул.

— Правда, он бы хотел. Он, черт возьми, хотел бы. Но далеко ему. Далеко, чтобы мною управлять. Никогда. Он у меня на крючке.

— Я бы так не сказала.

— Ну, ты все равно не какая-нибудь проклятая святоша.