Не страшись урагана любви
Шрифт:
— Какого черта? Если вы до охренения счастливы, какого хера я не могу?
Он ухмыльнулся.
Ныряние в последний день, как и почти все в последние дни, не взволновало. Взяли несколько рыб, поизучали глубокий риф, нью-йоркцы собрали красивые кусочки кораллов, которые Бонхэм пообещал высушить и отослать им, но ничего необычного или возбуждающего, и Грант впервые ощутил скуку от погружения. Он никогда не скучал, начиная с одевания, предвидения — чего? опасности? чуда? чего-то? — всплеск спиной о воду, первые звенящие пузырьки воздуха из регулятора в неожиданной тишине, первый взгляд вниз на косые лучи солнца, когда пузырьки исчезнут. Но опустившись на дно, он
Он бы удивился, узнав, когда карабкался по лесенке на катер, где уже печально сгрудились нью-йоркцы после последнего погружения, что Лаки и Дуг, пока он, несчастный, болтался внизу, долго и очень серьезно разговаривали между собой. Он бы не так удивился, если бы узнал, что Лаки делает это с Олдейнами и большинством остальных его друзой, но обнаружить пылкого сторонника в Дуге!
Лаки сама немного удивилась этому. Она не верила в чистосердечные беседы о людях с их близкими друзьями. Это всегда делается ради кровопролития. Так что она удивилась своему разговору. Позднее, вспоминая, она смогла понять, что именно Дуг направлял беседу, и смогла точно определить момент в разговоре, когда он это сделал.
Они вдвоем поплавали с трубками неподалеку от катера, как и жены нью-йоркцев. Увидев то, что она видела в глубине моря, Лаки вообще потеряла желание плавать в море и должна была пересиливать себя. Когда рядом был Дуг, Бонхэм или кто-нибудь, она не прочь была немного поплавать, не слишком удаляясь от катера, но Дуг хотел пойти вслед за ныряльщиками, так что она залезла на борт и растянулась под солнцем на слепящей белой крыше кабины и закрыла глаза. Немного позднее она почувствовала, как кто-то сел рядом, на краю расстеленного на горячей крыше полотенца. Это был Дуг.
— Устал плыть за ними, — каким-то удрученным голосом сказал он.
Лаки подвинулась и дала ему место на полотенце. Она всегда ощущала щекотку и неудобство, если ее касались друзья ее приятеля.
— Я бы ни за что этого не делала бы.
— А я очень хотел бы, если б мог, — угрюмо ответил Дуг.
— О, я не имею в виду ныряния, — сказала она. — Я имею в виду плыть за ними в маске с трубкой. Вдаль от лодки.
Дуг рассмеялся:
— Ты девушка.
— Ну, надеюсь. При моей-то фигуре. Я была бы забавным мальчиком.
Дуг снова рассмеялся, на этот раз даже запрокинув голову.
— Это уж точно. — Он нерешительно поерзал по полотенцу. — Но я пришел не для того, чтобы утомлять тебя пустой болтовней. Я хотел поговорить с тобой и кое-что сказать.
Лаки повернула голову под палящим солнцем, чтобы взглянуть на него, но не ответила, а лишь скосила глаза под темными очками. С края полотенца на нее уставилось смуглое и очень серьезное лицо Дуга. Но когда он начал говорить, то отвел взгляд вниз и в сторону.
— Слушай, я давно знаю Рона. Почти четыре года. Думаю, что я уже сформировал о нем довольно точное Мнение, — теперь в его речи не было и следа от намеренно
вшивого английского. — Я думаю, ему нужна женщина. Его собственная женщина. Жена. Он не такой, как я; я такой парень, я честно уверен, что никогда ее не найду, и я это принял. — Он выглядел печальным, но Лаки по какой-то причине не могла в это поверить. — Я... э... хочу сказать, я думаю, что тебе следует выйти за него.— Как ты думаешь, что я здесь пытаюсь сделать? — сказала Лаки чересчур тонким голосом, подумала она.
Но Дуг кивнул.
— Он настоящий парень, Рон. Он вошел в это барахло с нырянием, как утка в воду. Так они говорят. Он храбр, как лев. Я думаю, что, наверное, лучший из мужчин, из всех, кого я встречал. Физически, умственно и... э... морально: духовно. Лучший.
— Ну, ты не ждешь, что я не соглашусь? — спросила она. — Я люблю его. — Большие похвалы кому-либо всегда слегка смущали и стесняли ее.
— Так что стыдно. Если бы только был чуть покрупнее, — заключил Дуг, — он мог бы стать великим атлетом.
Лаки с трудом поверила, что точно все расслышала.
— Великим атлетом! Какой черт хочет, чтобы он им был?
Тэд Фолкер. Мой боже. Тэд Фолкер.
— Почти каждый американец — каждый мужчина— когда-либо живший на земле, — ответил Дуг.
— Больше, чем быть великим писателем?
— Ну, конечно, так. Но, конечно, можно быть и тем, и другим.
— Как кто?
— О, не знаю. Как Байрон, может быть. Даже Хэмингуэй, возможно, отчасти.
— Ну, я думаю, эти двое в основе своей несовместимы. Внутренне, — вяло сказала Лаки.
— Может, ты и нрава. Конечно, это можно назвать типично женской точкой зрения. — Это был своего рода вежливый маневр. Он снова немного поерзал на краю полотенца. — Как бы там ни было, я знаю, что, зная его всего несколько лет, я полностью и абсолютно изменил всю свою жизнь.
Что-то в том, как он сказал последнюю фразу, было напыщенное, фальшивое и раздражающее.
— Как насчет этой роковой женщины? Это миссис Эбернати? — тонким голосом спросила она. — Я думала, что именно она изменила твою жизнь.
Дуг поерзал.
— Ну, конечно, она мне немного помогла. — Он остановился. — Но на самом деле она не очень умная, знаешь ли. И Рон говорит, что с годами она становится все хуже и хуже. Я сам это вижу, немного. Она... э... тот тип, который заставляет меня думать обо всех этих старых шлюхах. Сюзен Б.Энтони, Элизабет Стэнтон, старая Мэри Уокер, Люси Стоун.
— Все старые лесбиянки.
— Ну, если тыхочешь так рассматривать, то да, я полагаю. У нее определенно не было много секса в жизни, не думаю. И она не очень любит мужчин.
— И тем не менее вы, ребята, жужжите около нее, как мухи у какого-нибудь проклятого медового горшка.
— Нет, и именно это я хотел тебе сказать, — сказал Дуг. — Не думай так о Роне. Потому что это неправда. Он сам по себе, поверь мне.
— Надеюсь. Надеюсь, я не влюбилась бы в кого-то, кто не был бы таким, — ответила Лаки.
Дуг уставился на нее и неожиданно у него появилась кривая, короткая ухмылка.
— Ты настоящая девушка. Слушай. Старая девушка — Кэрол — «маманя» — ввязалась во все это мистическое и метафизическое барахло. Это длится уже восемь лет. Она наткнулась на книгу «Гермес Трисмегатус» в каком-то оккультном магазине в Нью-Йорке и с этого началось. А сейчас она развивает теорию, которая не оригинальна, что любой художник, творческий гений ослабляет свою жизненную энергию, свою силу, свой гений, как только он женится и заведет жену и семью.