Не своя жизнь

– Так ты отказываешься общаться с моими родителями?

Он не ответил.

– В таком случае, я считаю, нам следует расстаться.

Вероятно, ожидала, что он станет возражать, но Дэн молчал.

– Пойми, семья – это главное в жизни. Это связь поколений, традиции. Неужели ты думаешь, что я лишу наших будущих детей общения с дедушкой и бабушкой?

– Детей? Не думаю, что у нас с тобой будут общие дети.

Он сам не понял, как это вырвалось. Роуз замерла, губы сжались в тонкую полоску. Несколько секунд она пристально смотрела на Дэна, будто оценивала искренность его слов, затем гордо вскинула подбородок и поднялась из-за стола.

– Все, кончено! В течение двух дней я освобожу дом от своих вещей, – она покусала губы и мстительно добавила: – Такие, как ты, умирают в богадельне, и некому держать их руку в последний час.

Это прозвучало как зловещее предсказание, и Дэн не нашелся, что ответить, оставалось смотреть, как она идет к выходу. Походка неуверенная: когда надевает туфли на высоком каблуке, Роуз предпочитает держаться за его локоть. Однако плечи прямые, и даже бедрами пытается вилять. Знает, что он смотрит ей в спину. Надеется, что вскочит и догонит? Он не вскочил.

Почему?

Наверное, потому, что за три года жизни под одной крышей настоящей человеческой близости между ним и Роуз так и не возникло. Может, разница в возрасте? Роуз всего тридцать, ему уже сорок два. А может, в воспитании – она училась в американской школе, он в советской. Или из-за того случая? Нет, все-таки потому, что как ни старался об этом забыть, он до сих пор продолжал ощущать себя русским, хотя с соотечественниками не общался, а в разговорах с коллегами избегал упоминаний о покинутой родине. Большинство работавших рядом с ним родились в Америке, а те, кто приехал из других стран – от Чехии до Индии, – старались вести себя как американцы. Денис жил в Штатах уже больше десяти лет, давно получил гражданство, но американцем себя так и не ощущал.

Долгие годы он не говорил на родном языке, только с телевизором наедине дискутировал. Однажды ностальгия завела его в Ричмонд, этот район Сан-Франциско еще называют Маленькой Россией. В Германии таких мест он не знал, а в Израиле казалось, что вокруг вообще одни русские, только отчего-то природа чужая. Правда, в Израиле он жил совсем недолго.

Стараясь не отстать от остальной Америки, здешняя Маленькая Россия демонстрировала толерантность. В глаза бросались и вывески на английском, и иероглифы. Каждой твари по паре… С китайской лавкой соседствовала булочная «Москва и Тбилиси», к тайской забегаловке прилегала русская «Аптека». Через дорогу от православной церкви расположилась китайская закусочная, а в паре кварталов от нее кафе «Troyka». И в Ленинграде на Загородном был ресторан с таким же названием – популярное заведение с собственным варьете. Стену четырехэтажного дома на бульваре Гири украшал огромный постер: «Водка без пива – деньги на ветер». Глядя на нее, Дэн гадал: способны ли китайцы понять соль русской поговорки?

Из любопытства он зашел в русский продуктовый магазин, и поразило его не количество и разнообразие товаров, а то, что половина из них с этикетками на русском языке. Знакомых брендов не попадалось, разве что водка «Столичная» и сгущенка, сине-белая опояска которой напомнила о сладкоежном детстве.

Мама всегда прятала с трудом добытую банку глубоко в холодильник, а он тайком доставал, проделывал две дырочки в жестяном донце и высасывал сгущенку за пару дней. Знал, что накануне какого-нибудь праздника, собираясь взбить крем для торта, мама достанет пустую банку и его ждет выволочка, но поделать с собой ничего не мог. Тогда казалось, что даже имей мама возможность и деньги покупать сгущенку ежедневно, ему все равно не надоест поглощать ее банками.

Он купил сгущенку, подозревая, что попробует ложку и бросит. Также взял в соседнем отделе обсыпанный бисквитной крошкой эклер и кофе. Здесь наливали не американо, а настоящий эспрессо с густой песочной пенкой. Встревоженная ностальгией память тут же подбросила сценку: накинув на голое тело его рубашку, Иришка варит кофе в медной маминой турке…

От промелькнувшего видения слегка защемило сердце. Он принялся за эклер и кофе, невольно прислушиваясь к болтовне двух женщин за соседним столиком. Те перемывали косточки какой-то Лидке.

«…совсем с глузду съехала, не иначе, гормональный всплеск, и то сказать, климакс на носу, скоро пятьдесят… готова броситься на любого, у которого хоть немного шевелится, а Гришка уже, видать, сдулся совсем – да и правда, можно ли столько вкалывать… и все ради этой б…ди, на которой пробы ставить уже негде… она, стерва, его денежки в спа-салонах просаживает, старость отдалить надеется, не получится, конечно… вот я никуда не хожу, а выгляжу лучше ее… и как не боится, ведь давно известно, у развратниц рак матки чаще случается…»

Дэн исподтишка пригляделся к женщинам. Его возраста или чуть старше. Обычные, в меру ухоженные – он заметил нарощенные ногти, – слегка полноватые в соответствии с возрастом. Мама тоже заметно пополнела примерно в сорок пять, как раз перед отъездом. Говорила, что на нервной почве, надеялась после похудеть, и похудела, уже в Израиле. Интересно, потеряла бы Ира свою ивовую гибкость к сорока годам?

Заметив, что русский магазин возвращает его мысли к одному и тому же, он поспешил покинуть его, однако после несколько раз заезжал на бульвар Гири. Конечно, в одиночестве. Просто побродить, посидеть в кафе, послушать со стороны русскую речь.

Дэну нравился Сан-Франциско. Трансамерика и ее собратья-небоскребы являлись лишь акцентами, оттеняющими нескучное разнообразие и собственный характер города. Невдалеке от помпезных государственных зданий и местного Капитолия с богато изукрашенным золотом куполом расположились улицы, застроенные двух-трехэтажными домами. Штукатурку некоторых из них расписали настоящие художники, поскольку граффити здесь не в почете. В плотно застроенном центре можно увидеть немало зданий в стиле ар-деко, и тут же, рядом, на глухой стене шестиэтажного дома заметить прилепившуюся под самой крышей дощатую избушку. Таким образом кто-то увеличил себе жилплощадь, и Дэн подозревал, что разрешение на самострой у хозяина имелось, возможно, он даже оформил его как объект культуры, потому что гиды, сопровождавшие длинные красные автобусы с туристами, обязательно указывали гостям города на скворечник-переросток.

Не отрицая современность, во Фриско стремились сохранить местный колорит. По городу до сих пор ходили кабельные, без проводов, трамваи: старые, некоторые вовсе допотопные – деревянные и с открытой платформой. Древние трамваи считались достопримечательностью, их модели продавались во всех сувенирных лавках. Наличие в городе троллейбусов напоминало о родном Питере – правда, беднягам приходилось лавировать по узким улицам и терпеливо взбираться на холмы. Дэну нравился и центр города с его шикарными магазинами, и пестрота китайского квартала с красными гофрированными шарами фонарей; нравились выстроившиеся в ряд ажурные, с эркерами и балкончиками, уютные деревянные особнячки начала двадцатого века, так разительно отличающиеся от современных утилитарных коттеджей.

Невольно он сравнивал светлый, праздничный Сан-Франциско, в котором лето не сильно разнится от зимы и полгода практически не бывает дождей, с хмурым Питером – и все-таки тосковал по родному Кировскому проспекту, по голубому куполу Татарской мечети и блеску Петропавловского шпиля, по толпам возле шайбы «Горьковской» в час пик, по простору площадей в обрамлении архитектурных ансамблей и ветру на набережных… В Пало-Альто не имелось большой воды, и он время от времени приезжал на Эмбаркадеро с ее редкими пальмами и Рыбацкой пристанью. Бьющиеся о пирс серо-зеленые волны цветом напоминали воды Финского залива. С пристани открывался широкий вид: справа – знакомая по многим кинофильмам крепость-тюрьма на острове Алькатрас, куда туристов доставляют на катере с тридцать третьего причала. Прямо напротив, всегда в легкой дымке – серые холмы Анджел Айлэнда, а левее остров Саусалито, к которому через пролив перекинут едва ли не самый знаменитый в мире мост Золотые Ворота.