Не только БРОДСКИЙ Русская культура в портретах и анекдотах
Шрифт:
Волков, рассказывая эту историю, почти ликовал:
— Значит, он все-таки прочитал мою книгу!
Роман ЯКОБСОН
Роман Якобсон был косой.
Прикрывая рукой левый глаз, он кричал знакомым:
—В правый смотрите! Про левый забудьте! Правый у меня главный! А левый — это так, дань формализму...
Хорошо
Якобсон был веселым человеком.
Однако не слишком добрым. Об этом говорит история с Набоковым.
Набоков добивался профессорского места в Гарварде. Все члены ученого совета были — за. Один Якобсон был — против. Но он был председателем совета. Его слово было решающим.
Наконец коллеги сказали:
— Мы должны пригласить Набокова. Ведь он большой писатель.
— Ну и что?— удивился Якобсон.— Слон тоже большое животное. Мы же не предлагаем ему возглавить кафедру зоологии!
Арам ХАЧАТУРЯН
Хачатурян приехал на Кубу. Встретился с Хемингуэем. Надо было как-то объясняться. Хачатурян что-то сказал по-английски. Хемингуэй спросил:
— Вы говорите по-английски?
Хачатурян ответил:
— Немного.
— Как и все мы,— сказал Хемингуэй. Через некоторое время жена Хемингуэя
спросила:
— Как вам далось английское произношение?
Хачатурян ответил:
— У меня приличный слух...
Элем КЛИМОВ
У Климова был номенклатурный папа. Член ЦК.
О Климове говорили:
— Хорошо быть левым, когда есть поддержка справа...
Виталий КОМАР и Александр МЕЛАМИД
Комар и Меламид придумали соцарт. Издеваются над покойными вождями социализма. Я бы на их месте вел себя поосторожнее. Недаром Бахчанян уверяет:
— Если воскреснет Сталин, первыми будут ликвидированы госбезопасностью Комар и Меламид!
Кирилл и Нолда КОНДРАШИНЫ
Кондрашин полюбил молодую голландку. Остался на Западе.
Пережил как музыкант второе рождение. Пользовался большим успехом. Был по-человечески счастлив. Умер в 1981 году от разрыва сердца. Похоронен недалеко от Амстердама.
Его бывшая жена говорила знакомым в Москве:
— Будь он поумнее, все могло бы кончиться иначе. Лежал бы на
Новодевичьем. Все бы ему завидовали.
Наум КОРЖАВИН
Накануне одной литературной конференции меня предупредили:
— Главное, не обижайте Коржавина.
— Почему я должен его обижать?
— Потому что Коржавин сам вас обидит. А вы, не дай Бог, разгорячитесь и обидите его. Не делайте этого.
— Почему же Коржавин меня обидит?
— Потому что Коржавин всех обижает. Вы не исключение. Поэтому не реагируйте. Коржавин страшно ранимый.
— Я тоже ранимый.
— Коржавин — особенно.
Не обижайте его...
Началась конференция. Выступление Коржавина продолжалось четыре минуты. Первой же фразой Коржавин обидел всех американских славистов.
Он сказал:
— Я пишу не для славистов.
Я пишу для нормальных людей...
Затем Коржавин обидел целый город Ленинград, сказав:
— Бродский — талантливый поэт, хоть и ленинградец...
Затем он произнес несколько колкостей в адрес Цветкова, Лимонова и Синявского. Ну и меня, конечно, задел. Не хочется вспоминать, как именно. В общем, получалось, что я рвач и деляга.
Хорошо, Войнович заступился. Войнович сказал:
— Пусть Эмка извинится. Только пусть извинится как следует. А то я знаю Эму. Эма извиняется так:
«Извините, конечно, но вы — дерьмо».
Гидон КРЕМЕР
Кремер — человек эксцентричный.
Любит действовать наперекор традициям. Часто исполняет авангардные произведения, не очень-то доступные рядовым ценителям. Что приводит в ужас его импресарио.
Если импресарио нервничает, проданы ли билеты, Кремер говорит:
— А чего беспокоиться? В пустом зале — резонанс лучше!
Василий КУХАРСКИЙ
У дирижера Кондрашина возникали порой трения с государством.
Как-то раз не выпускали его
за границу. Мотивировали
это тем, что у Кондрашина больное сердце.
Кондрашин настаивал, ходил по инстанциям.
Обратился к заместителю министра.
Кухарский говорит:
— У вас больное сердце.
— Ничего,— отвечает Кондрашин,— там хорошие врачи.
— А если все же что-нибудь произойдет? Знаете, во сколько это обойдется?
— Что обойдется?
— Транспортировка.
— Транспортировка чего?
— Вашего трупа...
Юрий ЛЮБИМОВ