Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы).

«Corpus Delicti», неоднократно издававшийся в разных сборниках, — самый известный из рассказов о Мейсоне. Пост — профессиональный юрист, в основе его рассказов — реальные законы. Теоретически каждый рассказ — готовая инструкция, как безнаказанно совершить преступление. Тем не менее мы не рекомендуем читателю пытаться самому воспроизвести какое-либо из странных дел Рэндольфа Мейсона. Во-первых, Пост стремился не обучить злодеев, а предостеречь друзей закона [50] . Во-вторых, достоверность технических деталей, в частности химических процессов, описанных в «Corpus Delicti», вызывает сомнение. В-третьих, лазейка, существующая в одном законе, может быть закрыта в другом. Так, всего через год после выхода «Странных дел» некто по имени Адольф Лютгерт был судим в Чикаго за преступление, почти совпадающее с преступлением, описанным в «Corpus Delicti», однако законы штатов Иллинойс и Нью-Йорк различны — и суд вынес совсем другой вердикт.

50

Даже бессовестный Мейсон, который, подобно Шерлоку Холмсу, был сочтен читателями «Последнего средства» погибшим и воскрес через десять лет в «Человеке, который исправлял судьбы», перестал защищать злодеев и стал помогать невиновным, пострадавшим из-за несовершенства законов.

Впервые рассказ был опубликован в 1896 году в сборнике «Странные дела Рэндольфа Мейсона».

Melville Davisson Post. Corpus Delicti. —Strange Schemes of Randolph Mason, 1896.

Corpus Delicti — состав преступления, букв, «тело преступления» (лат.).

А. Бердичевский, перевод на русский язык и вступление, 2008

МЕЛВИЛЛ ДЭВИССОН ПОСТ ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ «СТРАННЫЕ ДЕЛА РЭНДОЛЬФА МЕЙСОНА»

Тот, кто рассказывает странные истории, — не последний из благодетелей человечества. Чашу с водой из Леты порой с благодарностью приемлют от него даже сильнейшие — когда taedium vitae [51] повседневности достигает своего апогея. Вода эта нередко приносит забвение несчастным жертвам злой фортуны.

Сегодня суровый критик, взывая к рассказчику, убеждает его оставить свое ремесло и вместо того рубить дрова и черпать воду [52] , поскольку новых материй для творчества нет, а те, что есть, — старые и сильно изношенные. Даже от величайшего из вас, вопит он, можно ожидать всего лишь перепевов старого, порой изящных, порой уродливых, но всегда утомительно скучных. Однако же писатель не внемлет критику, и мир продолжает весело вращаться.

51

Утомление от жизни (лат.).

52

«И сказали им начальники: пусть они живут, но будут рубить дрова и черпать воду для всего общества» (Иисус Навин, 9:21).

Наверное, критик забывает, что если материи старые, то люди уже новые, что хотя засеянное поле остается неизменным, волны, которые прокатываются по нему под ветром, всегда разные. Новорожденный ребенок — лучшее тому подтверждение.

Читатель деспотичен и требователен. Он не удовольствуется бесплотными персонажами. Видение должно быть осязаемо, рука призрака должна быть теплой на ощупь, иначе читатель чувствует себя обманутым.

Пожалуй, больше всего на свете человеческий разум любит задачи. Не те, что решаются на счетах, но те, что разыгрываются живыми фигурами на шахматном поле. В задачах этих должны быть страсти и опасности, свежий ветер с гор и соленое дыхание моря. Писателю предлагается некая головоломка: создай, о волшебник, людей — хоть и порожденных воображением, но с живой кровью в жилах — и пусть им будет дано пожинать плоды труда, не трудясь, но и не полагаясь на волю Случая. Пусть они смогут то, чего не можем мы, но слепи их, добрый волшебник, из того же, из чего и мы слеплены. Мы знаем старые трюки наперечет, и мы устали от них. Дай нам новые.

Итак, писателю предъявляются строгие требования: он должен ловко соединять факт и фантазию, должен зачаровывать и изумлять, но без обмана. Он должен вдохнуть в задачу страсть и жизнь. Так и получилось, что труженики пера уже истоптали детективную ниву вдоль и поперек. Эдгар По и французы создавали шедевры на заре жанра. Затем хлынул поток «детективных рассказов» — пока читатель не захлебнулся. Вчера мистер Конан Дойл создал Шерлока Холмса — публика навострила уши и прислушалась с интересом.

Замечательно, что общий план историй такого рода никогда не менялся. Писатели, все как один, трудились — порой весьма успешно — над созданием криминальных головоломок, в которых, с одной стороны, цепь проницательных умозаключений позволяла бы обнаружить преступника и раскрыть его методы, с другой же стороны, эти методы были бы настолько хитры, а преступник настолько ловок, чтобы сделать это было совсем не просто. Интрига всегда заключается в том, чтобы провести преследователя, и как только личность преступника наконец удается установить, история заканчивается.

Высоты жанра пока не исследованы — на них даже еще не ступила нога рассказчика. Полки прогибаются под тяжестью книг, повествующих о том, как можно провести следователя — или сыскную власть государства. Но — и это воистину удивительно! — ни один писатель не пытался создать рассказ, в котором была бы сбита с толку наказующая власть государства.

Различие же, если на мгновение задуматься о нем, поразительно. Можно — и даже легко — спланировать преступление так, чтобы оно осталось нераскрытым или вовсе неизвестным. Но можно ли спланировать и совершить нечто такое, что по последствиям и по приносимой выгоде не уступит самым гнусным преступлениям и все же не окажется преступлением перед законом?

Пожалуй, нет ничего, в чем обыватель столь же несведущ, как в праве. Он привык полагаться на то, что ему нравится называть здравым смыслом. И правда, порой служители закона подхватывают его присказку: «Закон есть здравый смысл». Это серьезнейшая ошибка. Здравый смысл обычного человека является, мягко говоря, плохим советчиком в уголовном праве. В гражданском же праве он совершенно бесполезен.

В этом нет юридической ереси. Лорд Кук [53] в XVII веке заявил, что закон не подчиняется природной логике человека и что люди не могли бы, руководствуясь повседневным здравым смыслом, создать законы, подобные законам Англии. Законы, разумеется, не стали проще, и если они не были созданы при помощи повседневного здравого смысла, то он не поможет и разобраться в них. То, что люди имеют о законе лишь смутное представление, достойно всяческого сожаления. Заботясь о собственной защите, следовало бы знать законы, а в такой защите есть нужда. Отнюдь не все голоса слились некогда в великом вопле, первой мольбе о законе и порядке, и сейчас не все они звучат в унисон. Некоторые представители человечества всегда готовы поднять руку на ближнего — какая великая причина за этим стоит, никто не знает. У одних изъяны, наверное, — дело рук Горшечника [54] , у других — вина злого Случая. Но, к счастью, труд — всегда и ум — как правило — на стороне закона. Тем не менее порой среди сынов Измаила [55] родится злой гений и, проникая глубоко коварным взглядом, отыскивает в законе слабые звенья и зияющие дыры, через которые и пролегает его путь, причиняющий страдания братьям его. А люди на рынках и площадях дивятся.

53

Эдуард Кук(Коук, Кок) (1552–1634) — видный английский политический, правовой и общественный деятель, лорд главный судья.

54

Сравнение людей с глиняными сосудами, а Бога с горшечником — часто встречающаяся в Библии метафора. См., например, Иеремия 18–19.

55

Сыны Измаила —имеются в виду отверженные, изгнанники. «И еще сказал ей Ангел Господень: вот, ты беременна, и родишь сына, и наречешь ему имя Измаил, ибо услышал Господь страдание твое; он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих» (Бытие, 16:11–12).

Мы склонны забывать, что закон — это не идеальная конструкция, что это всего лишь результат человеческого труда и человеческой мысли и что любые законы, созданные разумом ради защиты людей, другой изобретательный разум может обойти. Нельзя недооценивать Дух Зла, он столь же велик, сколь и Дух Добра.

Не все проступки — преступления. Преступлениями на самом деле считаются только те проступки, в которых присутствуют определенные формальные элементы. Закон мерит все преступления одним мерилом. Таким образом, чтобы стать преступлением, проступок должен в точности соответствовать этому мерилу — иначе преступления нет; если он сколь-нибудь отклоняется от правовой меры, то закон должен отказаться — и откажется — считать его преступлением, вне зависимости от того, какой вред был причинен. Ни мораль, ни справедливость, ни гражданские права неприменимы к конкретным случаям. Рамки закона нельзя ни расширить, ни сузить. Проступок либо укладывается в эти рамки, либо нет. Промежуточных вариантов не бывает.

Отсюда явствует, что если хорошо знать технические тонкости закона, то можно совершать ужасные деяния, которые будут приносить такие же плоды и иметь такие же последствия, как тяжелейшие преступления, и все же не подпадут ни под какие описания преступлений, известные закону. Следовательно, самые страшные преступления, в том числе убийство, могут быть совершены таким образом, что будь даже преступник известен и взят под стражу, закон не сможет наказать его. Вот так и получается, что в нынешнем году, в XIX веке от Рождества Господа Бога нашего, искусный законник дивится глупости того мошенника, что подвергает себя ненужной опасности, совершая преступления обычным способом, в то время как желаемый результат может легко быть достигнут другими методами, столь же быстро, но без угрозы уголовной ответственности. Это и есть та область, в которую автор отваживается вступить и которая кажется ему новой и чрезвычайно любопытной.

Чтобы приступить к составлению таких уголовных задач, автору пришлось глубоко задуматься над образом героя. Этот герой должен быть юристом — проницательным и умелым. Здесь возникает серьезное затруднение. Нельзя представить, чтобы служитель закона, если только он не отъявленнейший негодяй, подстрекал бы к совершению действий, влекущих за собой мучительные страдания невинных людей. Но нельзя и представить, чтобы способный на такие действия негодяй был достаточно умен и учен, чтобы их спланировать, и, несмотря на это, в них нуждался бы. Поэтому нужен герой, который лишен чувства добра и зла, но при этом обладает всеми необходимыми юридическими познаниями и остротой ума. Этот герой — Рэндольф Мейсон, и хотя такой человек, вероятно, кажется странным, он может существовать.