Не ты
Шрифт:
Маша его удивляла. Наверное, именно поэтому он и стал к ней приглядываться более внимательно. Увлекательный это процесс — узнавание. Завлекательный сам по себе, а с ней — тем более. В ней глубина какая-то нереальная — заглянешь — ахнешь. В ней чистота, к которой невольно начинаешь стремиться.
— Ну, ты еще долго копаться будешь?
— Бумаги только соберу… — говорит, а сама на него не смотрит. Стесняется. А Самохин кайфует, пожирая взглядом легкий румянец, разливающийся по ее лицу.
— На кой тебе они в ресторане?
Маша все же поднимает
— Не в ресторане, Дмитрий Николаевич. Я потом… дома все доделаю. А утром Людмиле Васильевне завезу.
— Это с чего такой трудовой энтузиазм?
— С того. Мне работу потерять не хочется, как бы то ни было… Ресторан — это, конечно, хорошо, но не стабильно как-то. В этом плане супермаркет под домом и собственные деревянные в кошельке — для меня намного более предпочтительны.
Самохин хмыкнул, уже с весельем наблюдая за ее дальнейшими сборами. Смешная она. Прямая. Бесхитростная. Но это не глупая наивность и простота. Скорее, стойкая жизненная позиция, которая его по-настоящему в ней восхищала. Он и сам был такой. Прямой, как рельса. На самом деле — это почти что дзен — иметь возможность говорить то, что думаешь.
Она и правда собрала пачки бумаг, сунула в свою безразмерную сумку и выжидающе на него уставилась. Самохин опять улыбнулся.
— Пойдем, — кивнул головой в сторону выхода.
Дима не любил пафосные заведения. Чувствовал себя в них некомфортно и нарочито, даже поесть нормально не мог, у него складывалось стойкое ощущение, что за ним кто-то пристально наблюдает. Поэтому Машу он повез в местечко попроще.
— Здесь утка вкусная. И шашлык.
Маша кивнула и, полностью положившись на его выбор, стала разглядывать все кругом.
— Красиво… — заметила, отпив воды из бокала. А потом неосознанным движением потрогала кончиком языка небольшую ссадину на нижней губе. Ему тут же захотелось повторить за ней это действие. Запрокинуть голову, зарыться в мягкие (теперь он знал) шелковые пряди и ласкать ее рот, тонкую шею и аккуратную грудь. Интересно… у нее и на ней веснушки?
Наверное, было что-то такое написано у него на лице… Потому что Маша слишком резко опустила бокал на стол. Несколько капель упали на белоснежную скатерть, но этого никто не заметил. Они смотрели исключительно друг на друга.
— Что же мне с тобой делать? — удивленно покачал головой Самохин.
— А какие есть варианты? — не спасовала Маша, вызвав его тихий смех.
— Самые разные, но в них во всех дело заканчивается в постели. Как тебе такое?
Мура пожала плечами, теребя тонкими пальцами бахрому на скатерти. Откашлялась.
— Неплохо. Но почему сразу заканчивается? Вы не допускаете мысли, что как раз с этого момента и начнется все самое интересное?
Самохин задумчиво откинулся в кресле. Он-то как раз допускал. И это, признаться, пугало.
— Не попробовав, мы не узнаем, ведь так?
Девушка кивнула, и улыбнулась подоспевшему официанту. Приветливая, добрая, немного зажатая. Мог ли он мечтать о такой девочке в том мире, котором жил? Да никогда. А тут — как подарок, ценность
которого Дмитрий прекрасно понял, да только как им распорядиться — не знал. Весь его прошлый опыт к этой девушке вряд ли был применим. Он не мог представить, как они трах*ются раз в пару недель, а после разбегаются каждый по своим делам до следующей встречи в постели. Не мог он представить и того, как откупится от Маши какой-нибудь безделушкой, когда она надоест. Если… если в принципе такое может случиться.— Расскажи что-нибудь о себе, — попросил Дима, потому что действительно было интересно, как такое чудо возникло. Откуда?
— Мне двадцать, учусь в политехе на экономическом. Оканчиваю второй курс. Вот и все, что так с ходу приходит на ум…
— Я так понимаю, живешь ты с родителями?
— Нет. С дедом. С родителями… с родителями у меня не самые лучшие отношения, Дмитрий Николаевич.
— Дима. Давай уже заканчивать с этими церемониями. По крайней мере, наедине.
— Дима, — улыбнулась девушка, согласно кивая.
Красивая. Неброская, но красивая. Как картина, на которую чем дольше смотришь, тем больше подмечаешь деталей.
— А что не так с родителями?
— Да… Не повезло мне.
— Выпивают?
— Нет. Бог миловал. Просто… некоторым людям дети даются совершенно напрасно.
Самохин кивнул. Она не вдавалась в подробности, но, исходя из их предыдущих с ней разговоров, Дима приблизительно понимал, что к чему. Выходит, прав он был изначально. Не будет с Машей легко. Возможно, и начинать не стоит, чтобы лишней боли не добавлять. Ни ей, ни себе.
Маша отвернулась к окну и неосознанным жестом снова потерла запястье. Поддавшись порыву, Самохин перехватил ее ладонь и, сдвинув в стороны фенечки, выругался.
— Зачем? — спросил только, растирая большим пальцем тонкие практически невидимые линии.
— Да по глупости детской.
— По глупости не вскрываются.
— По глупости и не такое делают. Благо, поумнела.
Он на это надеялся. Тер ее шрамы пальцем, будто хотел их соскоблить с кожи, и размышлял о том, что могло заставить ребенка пойти на такое. Ей же двадцать всего, а рубцы практически стерлись, значит, давно дело было…
— Все равно, глупая.
— Да, — сморщила нос, — кто ж после такого умной назовет? Только знаешь, что? В прошлом этом все. И вообще… так странно с тобой вот так разговаривать.
— Как, так?
— На равных. Удивительно. Все в один момент — вжик! — Маша сделала пальцем круг и снова уткнулась в тарелку.
— Ну, ты, вроде как, и не против? — вдруг засомневался Самохин, — или, если я чего-то не понял, ты так и скажи. А если за место боишься — так ты это брось. Я грешное с праведным не путаю…
— Нет… Я… меня все устраивает, — мягкая ладошка Маши легла поверх его сжатого кулака и осторожно его погладила. — Если бы вы мне не нравились, я бы никуда с вами не пошла. И никакая работа не заставила бы меня сделать это.
Он стиснул челюсти. Накрыл своей рукой ее руку. Сдавил. Даже себе не признаваясь в том, какое испытал облегчение.
— Ешь тогда. Худющая…
— А вы мне о себе расскажите.
— Мы же на «ты» уже?
— Привычка, — робко улыбнулась Мура. Самохин кивнул: