Не убий

Я не сразу осознала, что удержало меня от убийства. Только позже поняла – я узнала нападавшего. Это был тот самый темноглазый парень из дома на отшибе.

Я бессильно опустилась на землю. Да-а, беспомощные овцы, придурки, не умеющие убивать! Гамадрил, Псих и Волчара – все мертвы.

А я теперь привязана к этой убогой планете – крепче, чем любыми веревками. Я не смогу управлять кораблем одна, я не смогу улететь, для этого мне нужен хотя бы еще один человек.

Вот тебе и семьсот тысяч, и операция, и новая жизнь.

На меня навалилась страшная усталость. А потом скрутила головная боль – куда сильнее обычного.

Боль – это хорошо. Она не дает думать.

Джонас

Затаившись, я наблюдал за машиной Людей Дьявола всю ночь. Слабости во мне больше не было, я хладнокровно и терпеливо ждал. И когда оставшиеся двое выбрались из машины, скользнул вдоль церковной стены навстречу.

Утро выдалось сумеречным. Я не решился стрелять, хотя и был почти уверен, что не промахнусь. Чужаки приближались, и, когда идущий впереди главарь оказался в двадцати шагах, я размахнулся, метнул копье и вслед за ним кинулся вперед, на ходу выхватывая из чехла нож.

Копье ударило Волчару в грудь и выбило из него жизнь. Я перескочил через падающее тело и рванулся к Беретте. Я уже был в трех шагах от нее, когда понял, что мне пришел конец. Беретта стояла на одном колене, в обеих руках у нее было по пистолету, и оба смотрели мне прямо в лицо. Я прыгнул на нее. Я был уверен, что нипочем не успею. Не знаю, почему Беретта не стала стрелять, – она лишь отшатнулась и, когда я проносился мимо нее, коротко ударила меня рукояткой в висок. Я рухнул на землю и потерял сознание.

Очнулся я у себя в постели, рядом сидела мать. Мне показалось, что она смотрит на меня с укоризной. Я рывком сел.

– Я должен был убить эту дрянь, – сказал я. – Не сумел, она оказалась сильнее.

– Ты не должен был ее убивать. Я осталась жить и оставила тебя не для того, чтобы наш род прервался.

– Как оставила? – не понял я. – Кому?

– Никому. Просто оставила. Мы не можем, не умеем убивать, мы унаследовали это от тридцати поколений наших предков. Неспособность убивать у нас в крови, у каждого. А ты можешь, и ты убил. Потому что в твоих жилах течет только половина моей крови, а вторая половина – того подонка, которого звали Волчарой. Твоего отца. Того, кто двадцать лет назад убил моего мужа и силой взял меня.

Я отшатнулся к стене, к горлу подкатил спазм. Я вскочил и бросился вон из дома. На крыльце меня едва не вывернуло наизнанку, но я сдержался, внезапно увидев сидящую, привалившись к стене дома, Беретту.

– Люди Дьявола еще вернутся, и с ними надо будет сражаться, – услышал я голос матери за спиной. – И убивать. Ты должен передать свою кровь, но за грех, что я совершила, дав тебе жизнь, наш род проклят – ни одна девушка не пойдет за тебя замуж. Никто, кроме этой женщины, будущей матери твоих детей, которая сегодня оставила тебя в живых.

Беретта

Я пришла в себя оттого, что изможденная женщина, мать темноглазого парня, протягивала мне на ладони щепотку пыльцы.

– Это лекарство, – сказала она. – Возьми, поможет.

Я послушно втянула пыльцу и прикрыла глаза. Женщина немного помялась, потом присела рядом со мной и заговорила. Она говорила долго.

Она рассказывала мне про Самарию и про жителей, вот уже много веков как разучившихся сопротивляться и убивать. Рассказывала про Первое Нашествие – так они называли прошлый визит экипажа Волчары. Про бессилие и ненависть, про страх и боль, про отчаяние и беспомощность перед пришельцами. Про проклятия, которые она призывала на себя, узнав, что ждет ребенка. Про отлучение от церкви и презрение жителей деревни – за то, что она решила сохранить и вырастить дитя, в чьей крови будет жить способность убивать. Про своего сына. Единственного. Любимого. С лица которого на нее иногда смотрели глаза того, кто когда-то убил ее мужа, а ее взял силой. Глаза Волчары.

– Ты останешься здесь, с нами. Ты родишь Джонасу детей, и у них будет хорошая кровь, сильная. Они смогут постоять и за себя, и за других, когда Люди Дьявола появятся снова. А они вернутся – они теперь всегда будут возвращаться за пыльцой.

– Почему ты решила, что я останусь с твоим сыном? – не открывая глаз, лениво процедила я. Боль отступала, голова становилась легкой, и говорить мне не хотелось.

– Потому что ты его не убила. Хотя могла.

Могла…

Я криво усмехнулась. Я все забуду через пять-шесть лет. Наверное, даже раньше – без ежегодных процедур болезнь сожрет меня куда быстрее. Память постепенно истает. А за амнезией всегда следует смерть. Только я уже не буду об этом знать.

Джонас

Моя жена Берта Экер родила мне двоих сыновей. Старшему, Тайлеру, уже четырнадцать, Стив на два года младше. Берта оказалась бывшим бойцом галактического спецназа и к компании негодяев примкнула потому, что была смертельно больна. Вырученными за пыльцу священной вербы деньгами она рассчитывала заплатить за операцию. На момент прибытия на Самарию Берте оставалось в лучшем случае пять лет жизни. Операция должна была ее спасти.

Когда жена призналась мне, что больна смертельно, я чуть не спятил от отчаяния. Она дала мне то, чего лишили религиозные святоши. Дала любовь, настоящую, не из книг. И тогда я сказал, что мы должны покинуть планету, продать пыльцу и сделать операцию. Я был готов лететь с Бертой куда угодно и даже обучиться ремеслу второго пилота – в одиночку управлять звездолетом она не могла.

Мы начали готовить корабль к старту, но у нас ничего не вышло – детали выходили из строя одна за другой. А еще через год родился Тайлер. Берта разрывалась между кораблем и сыном, я помогал, чем мог. Я готов был лететь втроем – я был готов на что угодно, лишь бы ее не потерять…

То, что должна была сделать операция, сотворила священная пыльца. Моя жена жива и умирать не собирается. Боли, мучившие ее, прошли без следа, но вот память… Берта теряет ее, медленно, но теряет, сейчас она уже многого не помнит. Верь я в бога, я мог бы сказать, что кощунствую, но я рад тому, что среди прочего она забыла о стоящем на окраине Барсучьей Плеши космическом корабле.

Мы живем в том же доме на отшибе. В ста ярдах от него – могила моей матери с небольшой каменной стелой, на которой выбито ее имя. Я часто навещаю мать и стараюсь не смотреть на другую могилу, в двадцати ярдах ближе к Лесу. В ней похоронен мой отец; я лично сколотил для нее деревянный крест и вырезал на нем «Волчара».

Я часто смотрю, как и чему Берта учит детей. Стив в свои двенадцать легко положит меня на обе лопатки. Не говоря уже о Тайлере, который недавно убил свою первую поганую черепаху.

Беретта

Джонас оказался хорошим парнем. Понимающим, терпеливым. Я была благодарна ему за нежность и внимание и со временем привязалась к нему.

Он хотел, чтобы мы поженились и родили детей, и не понимал моего упорства. И однажды я ему все выложила: про облучение и увольнение из спецназа, про процедуры и операцию, про то, почему полетела с Волчарой, про то, что обречена, что любой стресс, любое нервное напряжение может меня доконать. Что я не могу родить ребенка, зная, что скоро умру.