Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»

Правда, заслоняясь от света, я сумел разглядеть хотя бы силуэты своих мучителей. Они стояли на самом краю светового барьера. Их было четверо или пятеро. Один из них шагнул вперед и, коротко размахнувшись, со страшной силой ударил меня по рукам дулом пистолета. Брызнула кровь. Боль была такая, что мне показалось, будто он перебил мне все сухожилия. Но страх был сильнее, страх не дал оторвать от лица ладони, закрывающие глаза. Тогда он снова замахнулся, и я весь сжался от ужаса, потому что по замаху мне стало ясно, что этот удар будет еще сильнее. Но его не последовало.

— Отвали от него, Каток, — приказал чей-то уверенный баритон, и от меня действительно тут же отвалили. Правда, сказав с обидой:

— Так я ж не с дурными намерениями, только грабки ему перешибить. Он-то мне, сука рваная, вон как руку изувечил!

Я узнал голос обладателя кирпичной морды, которого давеча столь недальновидно прищемил дверью, и, хотя казалось, что дальше уже некуда, испугался еще больше.

— Успеешь, — пообещал баритон, и на этот раз мне от его уверенности легче не стало. — Посмотрите-ка лучше, что у него в карманах.

Надо мной нагнулись сразу двое, проворно и ловко обшарили меня и все, что нашли, передали своему боссу. Не было похоже, чтобы он изучал мое имущество чересчур внимательно: вскоре и бумажник и ключи полетели на землю. После чего хозяин баритона вошел в освещенное пространство и склонился надо мной. В руках он держал мое редакционное удостоверение. Свет бил из-за его спины, и невозможно было разглядеть выражение лица, но тон был миролюбивый.

— Хочу тебя кое о чем спросить. Ты зачем это приходил к Ступе, а?

Я молчал. Если эти бандюки прикончили своего подельника Ступу, то рассказывать им, что я пытаюсь раскрутить эту историю, значит просто подписать себе смертный приговор. А никакие другие правдоподобные объяснения сейчас не приходили в мою ушибленную голову. Так при общем молчании прошло секунд десять.

— Рикошет, дай я его загашу! — с неудовлетворенной яростью попросил наконец кирпичный Каток. — Говорил ведь, не будет от него толку!

— Перетопчешься, — не оборачиваясь, пренебрежительно бросил Рикошет, — твои грубые методы всему городу известны. А человек, как животное, на ласку откликается...

При этих словах он склонился ко мне еще ниже, и, видимо, чтобы продемонстрировать, на какую именно ласку откликается обычно человек, так врезал мне по уху, что в черепной коробке зазвенело, будто враз лопнули струны целого ансамбля бандуристов. После чего все тем же спокойным тоном поинтересовался:

— Ну тогда, может, скажешь хотя бы, кто тебя сегодня заказал? Кстати, учти заодно, что, если б я в последний момент не двинул тебе по сопатке, ты бы уже сейчас был с биркой на ноге. Так как, поделишься со мной, а?

Я не отношу свои мозги к числу продуктов, которые перед употреблением надо взбалтывать. Поэтому, наверное, мои мыслительные процессы были сейчас не в лучшей форме. Но тут и до меня дошло. Если Рикошет не только не хотел меня убить, а, наоборот, спас от неминуемой гибели, то, вполне вероятно, он не убивал и Ступу. Я открыл рот, чтобы ответить согласием поделиться, но тут кольнуло за грудиной от очередной неясности:

— А как вы у моего дома оказались?

— Оказия вышла, — скаламбурил Рикошет, единственным во всей компании отметив шутку смешком, коротким, как плевок. И пояснил, не скрывая на этот раз раздражения: — Говорят же козлу: искали тебя, чтобы выяснить, зачем ты ходил к Ступе! А вместо этого влетели в крутую разборку. Ну?

Я медлил с ответом.

— Ты что, язык в жопу засунул?! — снова начал яриться Каток. — Рикошет, скажи слово, мы ему сделаем комментарии для прессы!

Тут я, наконец, сообразил, что, пока не поздно, надо кончать ломаться, и стал рассказывать. Но очень скоро, к ужасу своему, увидел, что мне попались на редкость неблагодарные слушатели. Рикошет не мог скрыть разочарования: как, и это все?! У меня на руках нет ничего — ни заказчиков, ни исполнителей, короче, ни единого козыря. Одни догадки да предположения. Все то, чего мне с избытком хватало, чтобы поставить в газете «общественно значимый вопрос», а заодно, разумеется, пощекотать нервы охочим до чернухи обывателям. И чего, видимо, было совершенно недостаточно моей нынешней прагматично настроенной аудитории.

— Барин, — проговорил больше себе под нос Рикошет. — Если так, то больше некому. — И, отвесив мне легкую затрещину теперь уже по другому уху, поинтересовался без всякой надежды в голосе: — Про Барина-то слыхал чего-нибудь?

Мне ничего не было известно про Барина. Все больше холодея, я буквально кожей ощущал, как с падением интереса к имеющейся у меня информации падают мои шансы выжить. Ощущения подкреплялись тем обстоятельством, что из-за спины Рикошета, плотоядно скалясь, все ближе выдвигался ко мне кирпичный дружок с ласковой кличкой Каток. Я снова весь сжался и закрыл голову руками, когда он широко замахнулся своим пистолетом, но тут опять прозвучал ленивый баритон:

— Сказал же, отвали от него. Пускай себе пишет. А Барин... пускай читает.

Что случилось сразу вслед за этим, помню плохо. То ли Каток все же врезал мне по башке, то ли я самостоятельно отрубился в результате нервного перенапряжения. В памяти осталась темная по смыслу последняя фраза Рикошета: «Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан», а за ней — ничего. Как они уехали, сколько я пролежал у этой стенки? Не ведаю.

Очнулся я оттого, что снова пошел дождь. Кругом было темно и страшно. Холодные капли падали на лицо и сбегали за шиворот, щекотные и противные, как маленькие насекомые. Под лопаткой что-то страшно давило, и в первые после возврата сознания секунды я был уверен: это нож. Мне в спину всадили нож! Пару ужасных в своей мучительности мгновений я не смел пошевелиться, но потом все-таки рискнул приподняться на локте. Подо мной был здоровенный обломок кирпича. Я отшвырнул его прочь, сел и попытался обследовать свою голову. Шишка за правым ухом была на месте. Левое ухо, по которому от души развернулся Рикошет, тоже никуда не делось, только здорово распухло и так горело, что было странно, почему оно не шипит под дождем. Руки немного кровили, но, пошевелив пальцами, я убедился, что они целы. Теперь можно было вставать на ноги, что я и сделал. Держась за стенку.

Так по стеночке я и двинулся. Под ногами скрипело битое стекло, за штанины цеплялись обрывки ржавой проволоки, приходилось все время спотыкаться о груды какого-то мусора. Стенка казалась бесконечной, но все-таки и она кончилась. Я завернул за угол и на фоне чуть светлеющего неба увидел, что стою между двумя рядами коренастых, вросших в землю глухих и мрачных строений. То ли недостроенные гаражи, то ли давно заброшенные склады. Судя по свалке под ногами — скорее второе. Господи, как же отсюда выбираться-то, чуть не завыл я от тоски. Кричать? Да тут кричи — не кричи, все равно ни одной живой души вокруг, никто не услышит. Идти? Да в какую сторону идти-то! И тут ноздри мои учуяли легкий запашок — уж не дыма ли?! А тут и глаза, кажется, углядели где-то вдалеке слабый отблеск — не костерок ли?! Я ринулся по проходу не разбирая дороги, пару или тройку раз отменно шмякнулся, что-то еще на себе порвал, что-то поцарапал, но в конечном счете пришел к финишу первым, оставив преследующий меня страх на полкорпуса сзади.

Наградой мне стала представшая моему умильному взору картинка, такая привычная для наших широт, такая родная. Три живых души сидели на перевернутых ящиках вокруг крохотного импровизированного очага, пили водочку и негромко беседовали между собой. Легкий дождичек не мешал ни им, ни костру, ни беседе. Судя по всему, не помешал и я: только один из бомжей лениво обернулся на мои шаги. Остальные сфокусировались на мне не раньше, чем я остановился у самого костра.

— Добрый вечер, — выдавил я из себя что-то сиплое.