Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

– Вяжите его, мерзавца, вот веревка крепкая, бельевая, – хлопотала толстая тетка в соломенной шляпе-сомбреро и облегающих плотно зад и ляжки леггинсах, что делало ее похожей на вставшую на дыбы свинку из детских мультиков.

Народ чуть расступился, и стало видно, как Ваньку привязывают к штакетнику, растягивают веревками руки по сторонам, распинают, а вертлявый подросток, резко выделяющийся из толпы огромными, на несколько размеров больше положенного для его тельца, цветастыми шортами и рубашкой, с обручем наушников плейера на голове, бьет тонкими, будто спички, торчащие из коробка, ручками, по изумленному Ванькиному лицу, пританцовывая разболтанно под одному ему слышимые музыкальные ритмы.

– Вот суки! – разъярился Новокрещенов. – Так и убьют ведь!

Судорожно крутнув головой, он ухватил подвернувшийся кстати толстенный березовый сук, который проглядели отчего-то домовитые огородники, и, подняв его над головой, с рыком выломился из чащи.

– У-у-у… бью!

Не ожидавшие нападения, испуганные нечеловеческим воплем, дачники сыпанули по сторонам.

– У-у-у… падлы… – хрипел Новокрещенов, задыхаясь от волнения и непривычки к бегу, а сам уже распутывал веревку на одной Ванькиной руке, потом рванул на другой, вцепился зубами в неподатливый узел.

– Во, в натуре, влип… – ошалело бормотал Жмыхов, помогая ему.

– Идти сможешь? – спросил Новокрещенов и в ответ на кивок скомандовал: – Все! Уходим, – и, подхватив под руку, поволок в чащу, как раненого из-под обстрела, замечая краем глаза, что дачники, отбежав недалеко, опомнились от страха и уже кучкуются с мотыгами наперевес, показывают на них пальцами, подбадривая и подбивая друг друга на контратаку.

– Эх, ты, спецназовец хренов, – корил Ваньку, улепетывая в спасительную рощу, Новокрещенов, и тот оправдывался вяло, ойкая и хватаясь за бок при каждом шаге.

– Так они засаду по всем правилам боевой науки устроили! А я от мирной жизни расслабился. Только над грядкой склонился и успел три перышка лука сорвать – как дали по кумполу железякой, у меня все рамсы попутались. Очнулся, уж когда бить и привязывать стали.

На знакомой полянке отдышались чуток, собрали в пакет недопитое.

– Хрен с ней, с природой, – махнул рукой Новокрещенов.

И когда подходили к мосту, ведущему на родную, привычную сторону, Ванька, спохватившись, лапнул себя за грудь.

– Во, блин, самую крутую медаль, «За отвагу», сорвали. Хрен теперь восстановят!

– Орден-то цел? – озаботился Новокрещенов. – Ты его, Ванька, особо береги. Нынче орденоносцам амнистия полагается. При твоем образе жизни награда такая очень даже сгодится.

– Так это если миллиард долларов у народа хапнуть, – возразил, постанывая, Жмыхов. – А если б у наших граждан пучок лука или редиски стырить – они на месте преступления порвут, без суда и следствия. И амнистировать нечего было бы…

Новокрещенов захохотал вдруг так, что живот заболел – от пережитого ли в недавней схватке душевного потрясения, а может, пиво оказалось несвежим. Где его только не варят нынче, пиво-то, вон сколько сортов развелось, а потому и травануться немудрено…

Глава 7

Рано утром, когда Самохин, не оклемавшийся толком от ночного беспокойного сна, курил на кухне, после каждой затяжки громко прихлебывая из фаянсового бокала дегтярно-черный чай, в прихожей рассыпался будоражащей трелью звонок. Поперхнувшись, отставной майор подскочил, заметался в поисках пижамных брюк. Путаясь в штанинах, надел, через голову натянул застиранную рубашку, попытался на ходу пригладить седые, торчащие на макушке волосы и пошел открывать.

От гостей он давно отвык, пенсию получал в сберкассе, никаких выборов, кажется, не предвиделось, а потому, направляясь к двери, гадал тревожно, кто бы мог пожаловать к нему и зачем?

Глянул было в глазок, но без очков ничего не разглядел, открыл, торопясь, и застыл обескураженно, увидев у порога своей квартиры соседку с верхнего этажа. Представил мгновенно, как выглядит со стороны – старый, грузный, всклокоченный, поймал себя на том, что улыбается глуповато, и, стянув губы в трубочку, нахмурился, буркнув совсем уж неприветливо:

– Здрась-сте…

– Извините, Владимир… э-э… Андреевич, за вторжение, – жалко втянув голову в плечи, произнесла Ирина Сергеевна. – Не представляю, к кому еще могу обратиться… Всю ночь не спала… вы ведь военным были?

– Hy-y… вроде того, – протянул Самохин, еще больше смущаясь за свою грубоватость и за то, что «военным» не был, а как объяснить коротко суть прошлой службы не знал. Спохватившись, отступил в сторону, пропуская соседку. – Входите.

Он провел Ирину Сергеевну в тесную, заставленную книжными стеллажами комнату, стараясь выглядеть приветливым, указал на диван, застеленный пестрой накидкой.

– Присаживайтесь.

Сам устроился за столом поодаль, потянулся к пепельнице и пачке «Примы» и вдруг понял с ужасом, что примерно так он, старший опер, располагался, когда вызывал в свой кабинет заключенного. Осталось только закурить, пыхнуть в сторону клубом дыма и сказать многозначительно что-нибудь вроде: «Ну-с, гражданин осужденный, будем в молчанку играть или все-таки расколемся по-хорошему?..»

Ирина Сергеевна опустилась на диван, старательно натянула юбку на округлые колени, уложила сверху руки – чинно, ладонями вниз, как сидят в детском саду послушные, хорошо воспитанные дети.

– Вы уж извините, что я к вам вот так… ворвалась, – начала она, разглаживая тонкими пальцами ей одну видимую складку на светлой, в синий горошек, юбке. – Третий день бегаю туда-сюда, а все без толку. Сын у меня в армии пропал. В Чечне. Там бой был, товарищи его погибли, а он… Ни живой, ни мертвый не найден.

Самохин слушал сосредоточенно, не выдержав-таки, вытряхнул из початой пачки сигарету, закурил, напряженно пуская дым в сторону окна.

– Вот… – Соседка смахнула неприметную слезинку. – И мне кажется… Вы понимаете… Я уверена почти… Он жив! А они, – она мотнула головой, указав куда-то вверх, – военные то есть, ну ничего… ну ни капельки не предпринимают. И мне не говорят. Ой, извините, я, наверное, непонятно рассказываю…

Самохин опять кивнул, попытался улыбнуться, и на этот раз у него, кажется, получилось подбодрить собеседницу, потому что она заговорила свободнее.

– Вы, Владимир Андреевич, в армии-то служили, знаете, как у них все… устроено. Кто тут, в области, главный над ними начальник? Мне бы к нему обратиться. А то куда ни приду – никто ничего не знает. Есть ведь люди какие-то, кто пленных солдат разыскивает! Я видела, по телевизору показывали, где-то в Москве… организация, что ли? Адрес не сказали.