Не верь, не бойся, не проси

– фу, Жулик! Сидеть!
– властно приказал кто-то, и через минуту гладенький, лысый мужичок шагнул навстречу Самохину, блеснул рядом великолепных, один к одному, и оттого явно фальшивых зубов, обнял дружески за плечи:

– Вовка! Братан!

– Привет, старый уркаган, - похлопал его по располневшим бокам Самохин.
– Эк тебя растащило-то при антинародном режиме!

– Да уж не то что при вас, коммунистах, - добродушно подтвердил Федька.
– Демократия - это, брат, народная власть. Общество равных возможностей. Умеешь - живи, не умеешь - так сиди...

– А где ж зубы-то твои золотые? Может, в скупку заложил от бедности? съехидничал отставной майор.

– Золото во рту - дурной тон, - серьезно объяснил Федька.

– Сейчас, брат, здоровый образ жизни в моде. И натуральные зубы.

– Из фарфора?
– уточнил Самохин.

– Из пластика, деревня! Выглядят, как родные, но крепче титановых. Гвоздь-двухсотку перекусить можно.

– А проволоку колючую?
– деловито осведомился Самохин.

– Запросто!
– хвастливо подтвердил приятель.

Отставной майор причмокнул завистливо, посоветовал проникновенно:

– Ты, Федя, энти зубы-то береги. Не ровен час, опять заметут, срок схлопочешь - тебе в тюряге ни напильника, ни ножовки по металлу не потребуется. Зубами дорогу на волю сквозь решетки проешь!

Федька отодвинулся, глянул пристально:

– Ну и язва ты, майор! Как был кумом, так куморылым и остался...
– и, чтобы друг всерьез не обиделся, подхватил его под руку, попенял добродушно: - Не заходишь в гости, брезгуешь, что ли? Конечно, где нам, раскаявшимся уголовникам, с заслуженными пенсионерами-чекистами равняться!

– Да нет, я про тюрьму так, к слову, вспомнил, - добродушно пояснил Самохин.
– Вижу, что ты и на свободе вроде как по зоне тоскуешь... Сигнализация по периметру, запретка из колючки, пес конвойный у ворот в предзоннике. И зовут подходяще - Жулик!

Услыхав свою кличку, огромная в бело-коричневых пятнах московская сторожевая вскочила, громыхнув цепью, проволокла ее с визгом по толстой проволоке, натянутой вдоль забора, не дотянувшись, яростно нюхала воздух, буравя Самохина взглядом волчьих, с кровавым оттенком, глаз.

– Пшел! Место!
– прикрикнул Федька на пса, больше для порядка, чем из необходимости, посетовал, соглашаясь: - Ты прав, гражданин начальник, ох и прав! Действительно, без охраны да запоров крепких нынче и на воле не проживешь. Преступность разрослась - спасу нет. Честному человеку востро ухо держать надо. Того и гляди, наедут рэкетиры какие-нибудь, все нажитое непосильным трудом отберут! Что ни говори, а падение нравственности в обществе не может не удручать!
– выдал приятель фразу, от которой у Самохина брови чайкой вспорхнули. Федька разъяснил: - Нет, ты подумай! Раньше воровской авторитет - он же неприкосновенным в уголовном мире был. Власти имел больше, чем какой-нибудь член политбюро! Ну, не политбюро, так обкома партии - точно. А сейчас, чуть что не так, нанимают киллера-отморозка, и паф! Наше вам с кисточкой!

– Плохо мы молодежь воспитываем,- пряча ухмылку, поддакнул Самохин. Никаких, понимаешь, традиций для нее не существует, авторитетов...

– Это точно, - горестно вздохнул Федька.
– Куда идем-катимся? А... пойдем дом покажу.

Дом, сложенный из отборного кирпича непривычно красного, свекольного почти цвета, поразил Самохина колоннами при входе, овальными, только в мексиканских телесериалах раньше виденными дверными про-емами, алебастровыми финтифлюшками по карнизу и окнам. А кованые решетки на узких, как бойницы, окошках даже верхних этажей делали здание похожим на веселую, любовно выстроенную, но не утратившую при этом сути своей тюрьму. Из огромного холла на первом этаже, увешанного по дубовым полированным стенам головами лосей, косуль и кабанов с мученически застывшими глазами, хозяин провел Самохина в нишу, оказавшуюся лифтом, который невесомо вознес их на вершину помпезной обители.
– Мой кабинет, - Федька с гордостью повел пухлой рукой, грязноватой от синей ряби неудачно выведенной татуировки.

– Вот библиотека. Здесь не шурум-бурум, чернуха-порнуха собрана, а классика, преимущественно дореволюционные издания. Позапрошлый век! У вдовы одного профессора-книголюба все гамузом купил. Десять тысяч томов.

Самохин с уважением оглядел тянущиеся под высокий потолок стеллажи, мерцающие золочеными корешками старинных фолиантов, - действительно, десять тысяч томов, не меньше.

– Читаешь?

– А то! Думаешь, нет?
– с вызовом выпятил грудь Федька.
– Вот, сейчас Фрейда изучаю...

– В подлиннике?!
– восхитился притворно Самохин.

– В переводе, - строго поправил Федька, воспринимавший собственную ученость вполне серьезно и не намеревавшийся на эту тему шутить.
– Но издание - прижизненное.

– И... как?

– Кое-какое рациональное зерно в его теории есть. Психоанализ... Эдипов комплекс... Яблочко от яблоньки недалеко падает... В общем, долго объяснять.
– Федька победно показал на другую стену кабинета: - А это моя коллекция. Такой, наверное, больше ни у кого во всей стране, а может, и в мире нет!

Самохин глянул и присвистнул с искренним восхищением. Как старый конвойник, он был привязан к чаю, пил его постоянно, в молодости чифирил, бывало, перепробовал разные сорта чая, но такого разнообразия действительно ни разу в жизни не видел. Стеллажи на противоположной стороне огромного кабинета были сплошь заставлены пачками, коробочками, баночками, пакетиками заморского чая.

– Садись к столу, сейчас любую вскроем, замутим, - радушно пригласил Федька и сам уселся за обширный письменный стол с занятным, в виде древней крепостицы, письменным прибором из яшмы, вычурными пепельницами и ненужными в современном канцелярском деле тяжелыми пресс-папье. Самохин уселся в прямое, неудобное, с высокой резной спинкой, костистое кресло напротив и, глядя на приятеля, подумал, что за этим столом, который верховному главнокомандующему впору, Федька, даже раздобревший теперь, с вытравленными татуировками на руках и пластмассовыми, особо кусачими зубами вместо блатных фикс, все равно выглядит вором-домушником, удачно проникшим в барские хоромы в отсутствие настоящих хозяев.

– Стол-то прямо сталинский! Небось операции по ограблению банков за ним разрабатываешь?

– Завидуешь, а потому обидеть меня хочешь, провоцируешь, - веско заявил Федька.
– Или попросить чего - оттого и хамишь. Я ж тебя, мента, знаю... Валяй, проси. А банки мне грабить ни к чему. У меня свой есть.

– Да ну?
– удивился Самохин.

– А то! "Славянский" называется. Слыхал?

– Нет, - признался отставной майор и тут же кивнул понимающе.
– Стало быть, ты к ворам-славянам себя относишь? И пачки валюты, резиночкой перетянутые, в карманах теперь не таскаешь? Он улыбнулся, вспомнив десятилетней давности встречу с только что освободившимся Федькой. В тот день приятель от щедрот душевных пытался всучить другу-майору именно такую, перетянутую аптечной резинкой толстенную пачку долларов...

– Ни к чему, - угрюмо сообщил начавший-таки раздражаться приятель.
– У меня пластиковые карточки есть. Сколько понадобится, в любом банкомате возьму. В любой стране, между прочим.

– И все-таки одного я в толк не возьму, - не успокаивался, будучи уже сам себе не рад, отставной майор.
– Ты вот о законе воровском толкуешь, на отморозков, понятий не чтящих, досадуешь, а домище-то вон какой отгрохал, банк завел, этот, как его... бизнес! А ведь пахану вроде тебя воровской закон такие дела запрещает! Напомнить? Вор не должен иметь семьи, дома, денег, кроме как для общака предназначенных...