Не время для человечности

– Что же в этом плохого, Джим?

– Мне кажется, в данном случае он пытался донести что-то чересчур личное. В этом вся проблема – фигура автора слишком сильно проглядывает сквозь сценарий.

Сосед мистера Боу – пижон лет сорока, с тремя подбородками и прилизанными волосами – оживился, задвигался в своем кресле, привлекая к себе внимание.

– Совершенно с вами согласен, Джим! А что еще хуже, так это совершенно неприемлемый градус пафоса практически в каждой фразе практически любого персонажа. Очевидно, что старина Пол хотел написать напряженный, драматичный и сложный сюжет, но не рассчитал ни своих возможностей, ни объема времени, необходимого для написания сценария, поэтому ему пришлось все больше и больше уклоняться в сторону радикального и, не боюсь этого слова, второсортного постмодернизма. Результат налицо – сюжет упрощен и схематичен до ужаса, символизм навяз в зубах уже к четвертой серии, и в целом произведение напоминает черновик, довольно сырую работу. Кроме того, меня несколько вывело из себя то, что Пол попытался сделать с любовной линией – все эти намеки, полуфразы, метафоры и так далее. Это ни в коем случае не новаторский прием – изображать отношения двух людей через аллюзии и только со стороны одного из них. Мы ведь даже не увидели сам портрет девушки, нам его стыдливо показали вполоборота! Уж не потому ли это, что мистер Гонкес не счел нужным выделить часть бюджета на написание этой самой картины? Экономия усилий – просто во всем.

Сурового вида дама, сидящая справа от трехподбородочного, недовольно нахмурилась, всем своим видом демонстрируя отношение к отсутствию среди главных актеров своей коллеги по гендеру.

– Мне всегда казалось, что Гонкес – переоцененный халтурщик, да еще и страдающий мизогинией. Расизм, гомофобия и прочие нездоровые идеи ему тоже явно не чужды. Не совсем понимаю, как человек подобных взглядов умудрился добиться признания на международном уровне – все-таки мы ведь не в пятидесятые живем.

Сидящий напротив Джима Боу молодой парень хипстерской наружности демонстративно закатил глаза.

– Элен, вы вообще видели его пресс-конференцию? Когда прозвучал вопрос “Почему среди ведущих актеров нет ни одной женщины, хотя в сценарии девушка есть?”, Пол попытался заболтать журналиста своими фирменными разговорами про субъективность оценки экспериментальных жанров искусства с позиции общепринятых норм и ценностей и так далее, словно желая сойти за кодирующегося женоненавистника, но, как мне кажется, тут скрыто что-то другое… Возможно, он не хотел вводить девушку в экранизацию просто из-за нежелания видеть в этой роли никого, кроме той, с кого – возможно – он и срисовал этот образ. Разве это не дает веский повод задуматься о ее реальном существовании?

Боу согласно кивнул.

– Да, еще одно доказательство того, что история вышла слишком личная. Когда дело касается личного, человек редко способен сохранить художественную непредвзятость и объективность. Устами главного персонажа проповедуется отчужденность, но в каждой серии в глаза бросается чрезмерная откровенность всего сюжета в целом – если это не какая-то хитро запрятанная ирония, то весьма серьезная недоработка, как и довольно часто повторяющиеся мысли. Складывается впечатление, что автор хотел быть абсолютно уверенным в доходчивости своих посылов, чего пытался добиться, заставляя протагониста раз за разом проговаривать одно и то же.

Ведущий, пролистав небольшой блокнот, решил выдвинуть на обсуждение критиков еще одну тему, к которой ему явно не терпелось перейти.

– Уважаемые, а что вы думаете о, собственно, главном герое? Начнем с вас, мистер Грейвуд.

Прилизанный толстяк пожал плечами.

– Трудно сказать, Кайл, трудно сказать. Если оценивать каждого из них по отдельности, а не как собирательный образ одного человека, то впечатления сильно разнятся. Лысый из последних серий и сиганувший с обрыва юрист-психонавт мне понравились, а вот Авель, мессия и все остальные, кто был до – нет. Возможно, мое мнение было бы иным, не закончись вся эта трагическая история откровенным фарсом.

Кайл закивал.

– Давайте все же представим главных героев как единого персонажа. Что вы можете сказать о нем, Элен?

– Это не слишком реалистичный характер, неприкрытая наивность и какая-то отрицательная харизма, что ли. Думаю, все его проблемы высосаны из пальца, как и проблемы почти любого белого гетеросексуального мужчины среднего класса. Ему стоило завести котенка или начать играть в теннис – думаю, ему это подошло бы. А что касается его взглядов на жизнь и попыток ими поделиться… Понимаете, все это выглядит несколько топорно, потому что он пытается уместить свою откровенность в неправильный формат – весьма иронично, ведь эту ошибку делает и сам мистер Гонкес. Его персонажам просто не хватает контекста. Возможно, решение главного героя написать книгу было интуитивно правильным, но, поскольку прочесть ее нам не дали, остается ожидать чего-то подобного только от самого режиссера.

О чем-то задумавшийся Джим Боу вдруг спросил:

– А вам не кажется, что протагонист на самом деле – весьма неприятный тип? Я вот слушал эти личные откровения и в какой-то момент мне показалось, что за всей его искренностью скрывается тот еще подлец. И в определенный момент я понял, что ни за что не пожелал бы быть его другом, не хотел бы даже, чтобы он просто знал обо мне, таким образом включив меня в свою странную систему координат. Есть люди, одним своим существованием источающие негатив. Глянешь на такого – и скажешь: нет, мистер, это не про меня, до свидания. Вы не привнесете ничего хорошего в мою жизнь.

Хипстер чуть улыбнулся.

– Да, знаете, я тоже что-то такое заметил. То есть оно как бы очевидно, раз уж о подобной натуре протагониста прямо говорится в финале, но там это делается с эдаким изворотом, мол, великого мученика не поняли, обидели, уличили во всех смертных грехах – посмотрите на несправедливость! Но сейчас мне кажется, что в этом смысле Пол промахнулся – возможно, его основной персонаж действительно был таким, каким его описывают прочие личности. Если, конечно, это не было главной задумкой – борьба внутри человека, его ненависть к себе и восхищение собой же. Другое дело – ценность этой борьбы и рефлексии, которую автор пусть и критикует, но, опять же, в ее собственных рамках. На самом деле, как мне кажется, логичным завершением этой истории было бы ее уничтожение, предание не огласке, но забвению…

Неожиданно из динамиков на потолке студии раздался скрипучий и вкрадчивый голос.

– Вы должны понимать, что это невозможно. Каким бы авангардным и экспериментальным искусство ни было, оно никогда не переходит эту черту – удалению из творческого процесса элемента позирования, полного устранения от публичности. Многие пишут в стол, но делают это или для тренировки, или со скрытым желанием разоблачения, чтобы ответственность за вывод своего творчества в свет частично легла на кого-то еще. Человек всегда желает внимания. Человек пытается заполучить внимание разными способами, в том числе показным равнодушием к оному. Человек хочет радоваться и страдать всегда напоказ, не так ли, Пол? Человек любит отчуждение от своих слов – в силу защиты, этим отчуждением предоставляемой. Защиты от стыда за свои мысли, которые можно теперь вложить в уста всего лишь литературного героя, участника театрального действия, не одинокого в этом действии, не могущего в силу законов физики быть спектаклем одного актера. Великая ловушка искусства – в его кажущейся реальности, заставляющей зрителя забыть о том, что это только чья-то фантазия. Почему бы не перемыть косточки одним своим персонажам, используя других в ипостасях кинокритиков? Почему бы не ввести в сюжет закадровый голос, обличающий этот самый прием? Ты дома. Ты тут полноправный хозяин и можешь делать все, на что способно твое воображение. Вот только зачем? Зачем ты так долго писал это, зачем угрожаешь написать еще больше? Зачем ты спрашиваешь это у себя, словно оправдывая бессмысленное действие тем, что сомневаешься в его осмысленности? Ты просто очередной несчастный идиот, который сбежал от реальности, потому что не нашел в себе мужества принять ее такой, какой она оказалась. Можешь пока развлекаться с рекурсией, самообличением и прочими маскировочными извращениями, но помни – ничто из этого не спасет тебя от себя самого, и однажды колокол будет звонить, а ты уже не сможешь спросить, по кому. Колокол звонит, и…

Ночь. Уж боле никогда

Порой я все же стряхиваю сон с усталых век, но то бывает очень редко.

Жермендин, “Все, что я помню об этом мире”

…И я просыпаюсь, лишь на краткий миг задерживаясь на странной грани между сном и явью, где все реальное и нереальное сосуществует в гармонии. Сев на кровати и тяжело дыша, я открываю заметки на телефоне и судорожно пытаюсь ухватить хвосты сна, вспомнить, что именно за сюжет я видел, но хвосты неизбежно ускользают, оставляя лишь привычную уже уверенность, что сегодня мне снова снился тот же человек, что и каждую ночь на протяжении уже долгого времени. Еще я помню строки:

За несколько дней или парочку месяцев Дерево жизни, на которое вы взбирались по лестнице Сузится до одной-единственной ветки На которой можно только повеситься Ведь здесь больше никого и ничего не осталось Кроме воспоминаний едких Нервов оголенных И невыносимой усталости И вот, после всех пережитых вами лишений Останутся в живых только двое влюбленных Надежная петля и немытая шея И уже никто не сумеет разнять их Сцепившихся навеки в самых крепких объятиях