Не время для одиночек

— Ой зима, казаченьки, На землю полегла, Белым-белым саваном Мир наш прибрала, Ой да быть, казаченьки, Той зиме пять лет. Пять лет поисполнились — Снег сойдёт, аль нет? Всё сидим, гадаем, Консерву доедаем, А как дожуём — Так гулять пойдём. Ой гульнём, казаченьки, Куда глянет глаз, Белым-белым…

— Я, между прочим, это место под студию отдал, а не под пионерскую ночлежку имени Вселенского Хаоса, — вклинился Колька. Гришка опустил гитару, вздохнул укоризненно:

— Такую песню поломал, ирод…

— А моя бабушка тоже казачка, — сообщил один из младших, с обожанием глядевший на Гришку. — Из Зареченской.

Мелехов с холодным прищуром посмотрел на него и, запустив большие пальцы за пояс, сообщил:

— Зареченцы нам — кровники.

— А… — мальчишка сглотнул, моргнул и улыбнулся: — Какие зареченцы? Ой, я ошибся, она из Дальнереченской!

Губы Мелехова зловеще скривились:

— Это ещё хуже.

Мальчишка с испугом повертел головой, но Гришка захохотал, растрепал ему волосы и снова взял гитару наперевес…

…Колька тихо вошёл в преобразившийся зал. Тут работали — двое или трое сидели за пультами, Славка просто стоял у косяка с чашкой чая и вскинул ладонь к губам, когда вошёл Колька — потому что Элли как раз заговорила в микрофон, искоса поглядывая на хронометр:

— Ну что же — это снова мы, радиостанция "Наш дом" — ваш новый друг, спутник и помощник в любых делах и начинаниях! Это мы — а вы оставайтесь с нами ближайшие полчаса или хотя бы пять минут, чтобы послушать одну старую песню — песню для тех, кто ещё не встретил своё счастье или потерял его, но не потерял надежду обрести вновь…

Она кивнула и повернулась к Муромцеву — но увидела Кольку и счастливо улыбнулась, а из контрольного динамика послышался голос женщины, певшей — негромко и печально…

— Опустела без тебя Земля… Как мне несколько часов прожить? Так же падает листва в садах И куда-то всё спешат такси…

Стены словно бы исчезли. Отложив шлем, Колька пересёк комнату и с поклоном подал руку Элли.

— Я приглашаю вас… — Так же пусто было на Земле И когда летал Экзюпери, И придумать не могла Земля, Как ей несколько часов прожить…

Они кружились в вальсе, и Славка у косяка смотрел на них с улыбкой, обняв чашку ладонями, пока кто-то не сказал:

— Элли, пять секунд! — и она отшагнула от Кольки, резко остановилась… но ещё какую-то секунду он держал её пальцы в своих ладонях.

— С вами снова мы, радиостанция "Наш дом"…

Славка показал в сторону кухни. Колька покрутил головой и, потянувшись, ткнул наверх. Славка кивнул и, вопросительно подняв брови, ткнул себя в грудь. Колька махнул рукой — и они пошли к лестнице.

Но Колька всё-таки оглянулся ещё раз.

* * *

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ОЛЕГ МЕДВЕДЕВ.

ПЕСНЯ КНЯЗЯ.

Был бы я князь-как князь, если бы был богат, Стал бы богатым, если бы был умён… Только — "увы и ах" — вновь предо мной лежат Скудные земли гордых и злых племён. Снова в календаре месяцы отмечать, Снова считать патроны и сухари… Снова терять в пути княжескую печать, Браунинг и ключи от твоей двери. Бродит во тьме тоска, словно полночный тать, Воет пурга, приборы сошли с ума… Сяду-ка я к столу, стану тебе писать Письма из тундры, долгие, как зима. Грузит почтовый письма в мешки, лента течёт, тает сургуч, Метит почтамт черным клеймом марки далёких стран… Я, засыпая, вижу тебя, войско в строю и лучик из туч, И в этом луче — наш княжеский флаг, синий, как океан… Мой одинокий горн всё не поёт зари, Сутками к ряду, немощен и устал, Он вспоминает марш — Тот, что живёт внутри Раковин белых с берега рыжих скал Парусник на волне, Пьяный распев бродяг, Медное соло: "Каждый живой — на ют!" Быть бы средь них и мне, Мне бы услышать, как Раковины затейливые поют… Скромный почтовый мул письма издалека Тащит по небу, в блистерах рассвело… Выше восточных гор в розовых облаках Вязнет его перкалевое крыло… В зыбком свечении фонарей В зябкую предрассветную тишь, Где у дороги старая ель и мшистые валуны Что-то заметишь ты — и скорей Предугадаешь, чем разглядишь Мой рыжий берет, мой мятый мундир, Цвета морской волны…

РАССКАЗ ЧЕТВЁРТЫЙ ТЕ, КТО СО МНОЙ

Что ожидает их в пути, В лесу под ясным летним небом? Быть может — сказка впереди, Быть может — сказка впереди, А может — чай с горячим хлебом? Сергей Петров. "Королевская почта".

1.

— И всё-таки я боюсь провокаций, — упрямо сказал Колька, застёгивая куртку.

— Да брось ты! — его тёзка был неожиданно весел и оживлён. — Они сейчас забились в самые глубокие норы, сидят и нос боятся наружу высунуть!

Вообще в душе Колька был склонен с Райко согласиться. День Жатвы был праздником весьма значимым. В Семиречье официально его всё ещё не отмечали, но это "неотмечание" уже давно мало кого касалось. Вечные слова про силу золотых колосьев и веру в животворящую Мать-Землю Колька знал наизусть, и всё равно — они каждый раз его волновали. И он видел, что и всех вокруг они волнуют, даже тех, кто прожил на свете уже много десятилетий и видел не один День. Да и как не волноваться — если именно День Жатвы приобрёл почти религиозный (насколько это было применимо к землянам) оттенок — после Безвременья с его, казалось, навечно умершей природой — некогда такой прекрасной? Её возрождение для землян было практически мистическим… Поэтому нерешительность Бахурева — почему сразу не объявил этот день праздником, как в Империи?! — в этом вопросе его лично раздражала. Но что в такой день нужно быть очень смелым — или очень глупым! — чтобы испортить людям праздник — это однозначно…

— Коль! — из студии высунулась Элли и бешено замахала рукой. У неё шла последняя предпраздничная передача, из-за которой Колька шёл на праздник один — встретиться предполагалось потом. — Коль, сюда скорей!

Колька подбежал, встревоженный. Элли втащила его внутрь за руку, свирепо прошипела — глаза у неё горели почти фанатично:

— Нужны три минуты музыки. У нас тут наперекосяк кое-что… спой под гитару!

— Что?! — обалдело спросил Колька. Элли то ли не так поняла вопрос, то ли сделала вид, что не поняла — ответила:

— Да что хочешь! Быстрей, я объявляю! — и метнулась к микрофонам.

— Ст… да что ж… — Колька растерянно оглянулся, собираясь сбежать, не говоря худого слова, но кто-то ему уже сунул в руки гитару — не его, другую — и подтолкнул на площадку у подвесного микрофона, а Элли уже тарабанила оживлённо:

— И — в честь праздника! — Николай Стрелков исполнит сейчас песню… слушайте нас, это Николай Стрелков, многим из вас известный, как Ветерок! — она бешено посмотрела на Кольку, шагнувшего на площадку.

Он совершенно не знал, что петь. Абсолютно. И, честно признаться, закрыл, даже зажмурил, глаза, беря гитару поудобней… а потом — услышал сам себя, свой голос, поющий всплывшие в памяти строки одной из песен той странной пластинки-самопала, с которой, фактически, началось их настоящее знакомство с Элли:

— Тем, кто ввысь подняться не спешит, Не понять мятущиеся души: Слишком долго мы живём в тиши, Слишком страх силён ту тишь нарушить… Пусть итогом полусонных лет Станет изречение такое: "Кто сказал — на свете счастья нет? Счастье — делать то, в чём нет покоя!"