Не все мы умрем

«Уже заинтересовалось, Сергей Павлович, уже заинтересовалось. Но дед в ливрее — это неплохо, совсем неплохо. Мокрухтина он знать не знает, слышать о таком не слышал».

— Да, вы правы. Георгиевский кавалер его не видел, — согласилась Евгения. — Еще какие-нибудь неприятности?

— Да вроде, кроме грядущего солнечного затмения, никаких.

— Тогда пора подумать о канамицине. Толстолобик наверняка успокоился по поводу поиска адресата его лекарства. А нам нечего тянуть. Сроки на исходе.

— Ты права. — Барсуков потянулся к записной книжке.

На память он не помнил ни одного номера. Книжку открыл — ничего не видит. Очки забыл. Полез в карман пиджака. В кармане нет. Оглядел массивный стол под дуб. Перед ним груда бумаг. Начал руками шарить под листочками. Наткнулся. Водрузил на нос, нашел в книжке номер и указательным пальцем, который был больше кнопки, начал нажимать цифры.

С первого раза набрать нужный номер у шефа никогда не получалось. Пальцы были слишком толстыми. Он нажимал не одну кнопку, а две зараз. Номера высвечивались на экране даже не десятизначные. Иногда экрана не хватало. Президенту надоело мучиться, он взял карандаш и только им смог правильно набрать номер.

Ему ответили:

— Приемная управделами мэрии.

Барсуков сначала надел на лицо улыбку и лишь после этого сказал:

— Здравствуйте, Любовь Аркадьевна. Президент компании «Экотранс» Барсуков вас беспокоит. Могу ли я переговорить с Анатолием Борисовичем?

Секретарша что-то заверещала.

— Я понимаю, понимаю. — Барсуков аж закрыл глаза от понимания момента. — Только два слова. Обещаю.

Поскольку шеф трубку не положил, то продолжение следовало.

— Анатолий Борисович, как здоровье? Это самое главное. Врачи что говорят? Не верите? Да, конечно, на них во всем полагаться нельзя. Если сам себе не поможешь, никто не поможет! Мне очень требуется ваш совет.

В дверь кабинета постучали. На пороге стояла Тая с факсом.

Евгения приложила палец к губам. Секретарша на цыпочках подошла к ней, отдала бумагу и тихонечко вышла.

— Буду, — обрадовался Барсуков и положил трубку прямого телефона. — Евгения Юрьевна, не в службу, а в дружбу, купите коробку конфет для секретарши и что-нибудь эдакое для ее начальника, а то Малиныч на задании. Что за факс?

— Ульяновск. Я звоню Ивану?

Барсуков довольно потирал руки:

— Звони, звони!

Номер пейджера Ивана она помнила наизусть. Казалось, разбуди ее ночью, и она безошибочно его назовет. Хотя, кроме этого номера и имени «Иван», больше о нем Евгения ничего не знала. Впрочем, и имя могло быть ненастоящим.

— Пожалуйста, для абонента 15620. Жду звонка. Евгения.

Через час после короткого телефонного разговора с Иваном в супермаркете на Новом Арбате Евгения выбирала «эдакое» в винно-водочном отделе. Управделами мэрии Анатолий Борисович Брахин потреблял два вида лекарств. Когда доверял врачам — сердечные, а когда не доверял — спиртное. И то и другое ему регулярно поставлял Барсуков. Сердечное — американские таблетки, очень дорогие, поэтому сам управделами на них свои кровные не тратил. Барсуков же имел их про запас, в шкафу вместе с портретами они лежали на полочке и ждали своего часа. Сейчас их час не пробил. Врачи, очевидно, в очередной раз предлагали управделами мэрии «шунтирование сердца вследствие его коронарной недостаточности», а Анатолий Борисович противился, не будучи уверен в результате операции. Выжить-то он выживет, но на кого похож станет? Ни бе ни ме, ни встать ни сесть! Такая перспектива его не устраивала, и он прибегал к испытанному средству.

Евгения познакомилась с ним по воле случая. Случай тривиальный — Барсуков заболел. Шеф лежал дома с температурой под сорок, с ангиной, и жалобно скулил в телефонную трубку, что если она не провернет одну операцию, то сделка сорвется. Евгения провернула с помощью Анатолия Борисовича.

А Барсуков сошелся близко с управделами, потому что сам был не дурак выпить. Но перепить бывшего кагэбэшника ему не удалось. После первой попойки в азербайджанском посольстве Барсуков в офис не явился. И на следующий день не пришел, по телефону промычал нечто невразумительное. Лишь на третий день опухшая физиономия шефа показалась на работе. Но работать он не мог. Евгения непрерывно поила его зеленым чаем для промывания внутренностей, а Таечка пичкала пенталгином от головной боли. Барсуков стонал при каждом резком движении и причитал:

— Чертов кагэбэшник! Бездонная бочка! Он мне хвастался, уговорив две бутылки водки, что в КГБ их учили правильно пить, не хмелея. Ой! Ноги не слушаются, а он все заливает внутрь. Я думал, что больше меня никто выпить не сможет. Какая наивность! У! Представляешь. — Барсуков повернул голову к Евгении и застонал: — Мууууу! Я назавтра в руинах лежу, а этот субчик как ни в чем не бывало в мэрии сидит. Смеется, мерзавец. Хочешь, говорит, я тебе повторю, что ты вчера говорил? Повтори, говорю. И он выдал. Чуть ли не слово в слово. Вот сволочь!

С того дня Барсуков хоть и пил с ним регулярно, но больше не разглагольствовал по поводу жизни, политики и миропорядка. Только водка и женщины — вот две темы, достойные внимания.

Когда Евгения попросила самую большую бутылку водки «Смирнов» размером с бочонок, продавщица растерялась, не зная, как ее поднять, извинилась и пошла за подсобным рабочим. В сопровождении работяги в зеленом фирменном комбинезоне, тащившего покупку, Евгения возвратилась к своей «Оке», отблагодарила грузчика десяткой, тот был премного благодарен, и вернулась в офис.

«Волга» Барсукова въехала во двор мэрии и припарковалась у чугунной решетки особняка градоначальника. Шеф, пыхтя, вылез, захватил коробку шоколадных конфет в пластиковом пакете и вошел, отдуваясь, в подъезд.

— Паспорт, — потребовал охранник, отрываясь от экрана монитора. Не только парадный вход, но и весь двор просматривался.

Барсуков достал потрепанную книжицу уже далеко не красного цвета с обгрызанными углами. Охранник брезгливо начал листать. Фотография была только на первом листе, снятая еще в студенческие годы. Эх, какое было счастливое времечко, когда он учился в инязе на Остоженке! В молодом человеке с эспаньолкой с трудом угадывался разжиревший Сергей Павлович. Листы паспорта пожелтели и были залиты какой-то дрянью. Чернила расползлись, а там, где должна была быть подпись владельца, красовалась большая клякса в виде инфузории-туфельки с ножками. Ножки Барсуков пририсовал уже сам, развлекаясь. Охранник, в надежде обнаружить более позднее изображение хозяина документа, листал странички, которые из паспорта свободно выпадали.

— Паспорт надо менять, — внушительно произнес охранник.

— Меняю, — с готовностью откликнулся владелец. — В понедельник в милицию иду.

Сколько Евгения Барсукова знала, столько он его и менял. Иногда говорил, что уже сфотографировался. Другой раз — завтра идет в паспортный стол за новым. Однажды он попросил Таечку проклеить ему странички, но та это сделала так неумело, что Барсуков разнервничался, раскричался: такой хороший паспорт взяла и испортила! Он его из пасти Рекса вырвал!

— Ничего не может нормально сделать, — жаловался он Евгении. — Ни чай заварить, ни паспорт заклеить. И как она собирается на свете жить? И кто ее замуж возьмет? Ну молодежь! И я ей за это зарплату плачу!

Тая от обиды расплакалась.

— У вас нет фотографии в сорокапятилетнем возрасте, — вернул паспорт охранник. — Я вас не могу пропустить.

— Позвольте мне позвонить.

— Вон телефон. — Страж сухо показал на противоположную стену.

— Любовь Аркадьевна? Я уже приехал и хочу вас поздравить, а меня не хотят к вам пускать. Жду.