Не все трупы неподвижны

Сладкие грёзы убаюкивают меня лучше снотворного. Уже засыпая, слышу глухую ругань. Крики едва слышно доносятся снизу, и толком ничего разобрать нельзя. Вроде бы Камбрэ крепко скандалят. Любопытно, чего это они так разошлись?

Глава 18

Последнее моё субботнее утро в Лурде не доставляет никакого удовольствия. Сыро и пасмурно. Тусклое солнце равнодушно взирает с бесцветного неба на сонное человечество. Пронизывающий ветер гонит в Испанию низкие мрачные тучи. Ветер подталкивает меня в спину и злобно шипит в уши: «Вали-ка ты отсюда поскорее, добрый человек».

На этот раз я шагаю в санктуарий с канистрой, но без девочки-эльфа. Кассандра, то есть Изабель, сказалась больной и со вчерашнего вечера не выходит из своей комнаты. Перетащила туда весь Стичин выводок и сидит закрывшись. Я попросил её никому не открывать и ни с кем не разговаривать, пока я не вернусь. Зубастая Луиза тоже хворает. По крайней мере, так нам с Маркусом звучно объявил в столовой Франсуа. Пришлось обслуживать себя самим. Как там в Библии? «В поте лица твоего будешь есть хлеб». Ничего страшного. С багетами, круассанами, вареньем и кофе справится любой мерзавец. Масло в холодильнике кончилось. Мы заменили его маргарином. Кстати, я убедился, что маргарин — это точно не масло, когда мой кусок багета, намазанный маргарином, упал на пол намазанной стороной вверх. Ладно, бог с ним, с завтраком. Сейчас-то я бреду по проспекту Маршала Фоша и делаю фотографии. Я же обещал Марине.

Добираюсь до большого рынка. Странно, но раньше здесь всегда было пусто. Впрочем, понятно — этот рынок работает только по субботам, а в прошлую субботу я болел и не покидал «Галльского петуха». Из любопытства провожу себя вдоль ближайших рядов: в продаже тепличные ягоды, мёд, апельсиновое варенье.

От осмотра достижений местных садоводов меня бесцеремонно отвлекает мобильник. Это Харун.

— Халло!

— Халло, уважаемый герр Росс! Есть новости.

— Слушаю тебя внимательно.

— Сначала о Маркусе Тотлебене. Пятьдесят восемь лет, вдовец, детский врач. Был женат на некой Бланш Лефранс. Жена умерла четырнадцать лет назад в возрасте тридцати восьми лет. Дочь зовут Изабель. Сразу же после смерти матери девочка сбежала из дома.

— Это всё?

— Нет. Теперь самое интересное. Я нашёл сообщение десятилетней давности о похоронах Изабель Тотлебен из Пирмазенса! Читаю: «Семья Тотлебен с глубоким прискорбием извещает о смерти Изабель Тотлебен, скончавшейся в прошлый понедельник, в возрасте восемнадцати лет. Похороны состоятся в Страсбурге, в четверг, в десять тридцать утра». Далее следует название кладбища и реклама бюро ритуальных услуг.

— Странно. Нашей Изабель десять лет назад было только восемь. И при чём здесь Страсбург?

— Может быть, это другая Изабель?

— Маловероятно, чтобы в Пирмазенсе одновременно жили две Изабель Тотлебен. Загадал ты мне загадку. А куда было подано это объявление?

— В местную пирмазенскую газету.

— А в прессе Страсбурга что-нибудь есть?

— Мимо. Никаких некрологов. Я проверил.

Вздыхаю. У Кассандры, то есть Изабель, опять концы с концами не сходятся.

— О’кей. Продолжай поиски.

— Обязательно, уважаемый герр Росс. Ведь история чем дальше, тем интереснее. Чюсс!

— Чюсс!

Выключаю мобильник, запихиваю трясущейся рукой поганца в карман и изо всех сил швыряю пустую канистру в открытый мусорный контейнер. Канистра с грохотом исчезает в его тёмном чреве. Группка низкорослых азиатских паломников боязливо обтекает меня с обеих сторон. Не обращаю на них внимания. Это легко, если не опускать взгляд. Я зол. Значит, в среду милая маленькая лгунья скормила мне очередную выдумку? Факт! Я уже просто физически ощущаю то липкое зловонное море вранья, в которое погружаюсь. Вернее, меня погружают. И ни капельки эта пигалица не милая! Постановляю немедленно вернуть себя в отель. Жаль, что не получится по-человечески попрощаться с санктуарием, но он должен меня понять. Величаво разворачиваю себя среди азиатов, как четырёхмачтовый барк среди мелких судёнышек, и ходу.

Несмотря на то, что теперь злобный ветер дует мне в лицо, я в рекордно короткий срок достигаю «Галльского петуха». Задыхаясь от напряжения и ярости, забираюсь на крыльцо. Дверь отеля не заперта. На первом этаже никого. Впрочем, это не удивительно: Луиза болеет, а Франсуа, наверное, сидит возле неё и читает Библию. Братья-рыбаки вообще никогда не дежурят у входа.

Последним неимоверным усилием преодолеваю скрипучую лестницу. Барабаню в дверь Кассандры, то есть Изабель. Не кончиками пальцев. Сквозь гавканье Стичи с трудом слышу испуганное:

— Кто там?

— Открой, это я.

Узнав мой голос, девочка-эльф поворачивает ключ в замке. Врываюсь в пропахшую псиной комнату. Стичи дружески тычется тупой мордой в мою ногу. От стоящей в углу корзины ко мне наперегонки спешат щенки. Изабель с тревогой спрашивает:

— Что случилось, мой герой? Почему ты так взволнован?

— А ты бы не волновалась, если бы узнала, что запросто трахаешься с человеком, который давным-давно умер? — раздражённо бурчу я.

— Ты это о чём?

— Тебе напомнить? «Семья Тотлебен с глубоким прискорбием извещает о смерти Изабель Тотлебен, скончавшейся когда-то там, в возрасте восемнадцати лет. Похороны состоятся в Страсбурге, когда-то там, в десять тридцать утра!»

Изабель с облегчением улыбается:

— Ах, так ты узнал об этом глупом некрологе? Я сейчас всё объясню.

— Я не сомневаюсь, что у тебя заготовлены объяснения на все случаи жизни.

— Вадим, не сердись. Всё действительно вполне невинно. Чтобы Маркус меня не разыскивал, я позвонила в одно страсбургское бюро ритуальных услуг, представилась сестрой покойной Изабель Тотлебен и заказала её похороны. Потом послала некролог в газету. Из газеты позвонили в бюро, те подтвердили, что похороны состоятся, как объявлено, и некролог был опубликован.

— А как ты объяснишь разницу в возрасте?

Изабель открывает ротик, чтобы мне ответить, но в этот момент дверь резко распахивается и на пороге появляется Маркус Тотлебен. Видимо, предупреждая, что он не посол доброй воли, в руке мерзавец держит пистолет. Стичи пытается, на свой собачий манер, приветствовать и Маркуса, но детский доктор сильным пинком отправляет несчастную бульдожку в корзину. Щенки бегут к визжащей от боли и страха мамаше, чтобы как-то её поддержать.

— Не смей трогать собаку, негодяй! — кричит Изабель. — Что тебе тут нужно?

— Ты сама знаешь. Отдай мои фотографии по-хорошему.

— А то что?

— А то. Я просто сделаю «пиф-паф», — Маркус поводит стволом пистолета, — и фотографии тебе больше не понадобятся. Ты следишь за моей мыслью?

— Это, конечно, меня не касается, но о чём идёт речь? — вклиниваюсь я в разговор родственников.

Маркус холодно смотрит на меня:

— Изабель, будь добра, скажи этому олуху.

— Маркус очень любил фотографировать свои педофильские забавы со мной, — насмешливым тоном произносит Изабель. — На этой почве у него развилась настоящая мания. Этот мерзавец нащёлкал целую коллекцию. Вот я и прихватила с собой самую выразительную её часть. Боялась, что кто-нибудь посторонний увидит.