Не выпускайте чудовищ из шкафа

Грязные.

И место это.

Длинный дом, куда их пригласили, пусть и явно из вежливости. Женщины в длинных каких-то мешковатых платьях. Волосы они убирали под платки, а в доме вовсе старались спрятаться в тень. И смотрели оттуда темными недобрыми глазами.

Было жутковато.

И потому Бекшеев убрался из дома с преогромною охотой, оставив почетное право снимать показания Никонову. Тот, кажется, был не против.

– Я тебе «Студ» оставлю, - Зима бросила ключи, которые Никонов поймал на лету. И пояснила. – Надо Мишку пораньше отвести. Барин говорит, что чем быстрее, тем легче истинную причину смерти установить.

Верно.

Только Барину их Бекшеев тело не доверит. В левом виске опасно подрагивала нить сосуда, грозя разорваться, напоминая, что ему, Бекшееву, беречь бы себя надо. И не заниматься странными делами, когда дела это ясные.

Ясные, да только…

Что-то было не так.

– Я поведу, - Зима ловко забралась на водительское сиденье. – Извините, но вид у вас такой, что за руль не пущу. Сейчас печку подкручу, отогреетесь. На Яжинского не сердитесь. Сын его все-таки.

Мотор заворчал.

– Понимаю.

– У него было много сыновей. Остались Мишка и Осип. Но Осип, он слабенький. Еще до войны где-то застудился, кашлять начал. Потом сказали, что чахотка. Вот… его лечат, но…

– Я матушке скажу. Она посмотрит. Сейчас и от чахотки лекарства есть. И довольно эффективные.

Почему-то прозвучало пустым бахвальством. А старый грузовик, заворчав, медленно пополз по дороге.

– Хорошо бы, - ему, кажется, не поверили. – А что до Яжинского, то… у него внучки вон есть.

Но когда это кого успокаивало.

Парня, осторожно уложенного там, в кузове, было по-человечески жаль. И еще обидно. Вот он, молодой, умер. А Бекшеев живет.

– А Медведь где? – поинтересовалась Зима запоздало.
– Отстранили?

– Нет. Боюсь… матушка моя. Он вчера пришел. С женой. И она их сперва заговорила, а потом что-то дала такое… он уснул. Сказала, нельзя беспокоить. Хочет что-то там попробовать… не переживайте, она отличный целитель. Когда-то лучшей была, а теперь вот… тоже. Дар остался. И исцелять она может. Только оперировать нет.

Казалось бы, какая мелочь. Ведь хватает работы, чтобы и без хирургии.

И в госпиталь Императорский её приглашали. Нет, не целителем. Кафедрой заведовать. Преподавать. Она и пробовала. И быть может, осталась бы. Конечно, осталась бы, если бы не он со своей одержимостью и гребаным инсультом.

– Кстати, она отличный патологоанатом. Или у вас есть… Барский, да? Барин?

– Барин, - согласилась Зима, глянув из-под ресниц. Ресницы у нее были длинными и цвета ореха. – А там - Ник-Ник.

Никонов Николай Сергеевич. Сорок три года.

Третий уровень дара.

Сродство к земле. Участвовал в боевых действиях с сорок первого. Ушел добровольцем, воевал. Дважды ранен. В последний раз – аккурат за неделю до подписания мира.

Что еще?

Не женат.

Детей не имеет.

Зато имеет проблемы с контролем дара, что привело к частичной блокировке.

– Барин просто… вы ж дела читали? – и опять этот прищур. Пытается поймать на лжи? Маг-аналитика почти нереально. Не лгут они. Ложь слишком выраженно искажает потоки данных.

– Читал.

– И мое?

– И ваше.

– И что там? Нет, если не секрет, конечно, - она хохотнула.

– Зима Желановна Охотова, по мужу Одинцова.

– Я вернула имя.

– И в свое время это вызвало немалый скандал.

– Можно подумать… - проворчала она, отворачиваясь. – Какой в нем смысл? В имени.

– Двадцать девять лет… были замужем. Два года. Ныне разведены. По обоюдному согласию и особому прошению, личным дозволением Его императорского Величества. Дар двунаправленный – трансформация с переносом сути и поиск. В свое время активно разрабатывался именно поиск. Сколько вам было?

– Пятнадцать, - она поморщилась.

– Это было незаконно.

И теперь на него посмотрели уже с умилением. Ну да, идиот. Война началась. Война вспыхнула вдруг, покатила, налетела и так, что, казалось, еще немного и все. Кому какое дело до закона, когда одаренные нужны? Нужны не просто, как воздух.

Сильнее.

Куда сильнее.

– Служили. Вы… прошли всю войну. И ранены были. В Берлине уже. Так?

Кивок.

– И оказались в госпитале. Три награды. Замужество с Одинцовым. Вы стали княжной…

– Было такое.

Она едва заметно морщится. Настолько неприятны воспоминания? И до пояснения она все-таки снисходит.

– Нас хватило на два года. Это много. Потом… да вы знаете. И нет, он не был сволочью. Просто оказалось, что жизнь на войне и жизнь после – две очень разные жизни. Да и еще кое-что…

Кое-что, ставшее неприятным сюрпризом.

В деле это тоже есть. В том, в закрытом деле, доступ к которому стоил Бекшееву немало.

– Мне выплатили неплохие отступные. Нашли место. Дело. И… и в общем, что было, то было.

Она резко вдавила педаль газа, и грузовик дернулся. А Зима, словно спохватившись, сбавила обороты.

– А вы? Я ваше дело не читала? Маг-аналитик. Работали при штабе?

– Там.

– И как?

– По-разному. Но ранен не был. Нас… нас редко выпускали из укрытия. Аналитиков мало. Нужны способности и готовность позволить изменить себя. Не мне вам рассказывать.

– Кстати, как ваша матушка разрешила такое?

– Она не знала. Я… не всегда был послушным сыном.

Зима все же улыбнулась. И как-то стало легче.

– А что до остального… был награжден. По особому списку. Потом, после войны, продолжил служить. Уже на восстановление. Да и в целом… банды, воровство, много всякого дерьма. Я выявлял несоответствия. Потом…

– Инсульт.

– Верно. Восстановление. Попытки работать, но… - Бекшеев развел руками. Кажется, он все же начал согреваться. Хорошо, если так. – Вот и все. Еще… женат. Пока еще.

– Если не хотите…

– Не хочу, - с облегчением согласился Бекшеев. – Что вы скажете о них?