Не жди, когда уснут боги

То, что в жизни бывают потери, думал Федоров, вполне естественно. Неестественно, что мы смиряемся с ними. Или наша смиряемость, как и уступчивость — плата за благополучие на работе и дома? А может, так и должно быть: чтобы иметь широкие возможности для исполнения желаний, надо сузить круг самих желаний? Не потому ли, наблюдая, как мелеют, затухают наши порывы, страсти, мы даже радуемся втайне: ах, спокойней будет!

Ему вдруг вспомнился рассказ Джека Лондона, в котором бывший золотоискатель, лихой старик, в конце жизни снова захотел попытать счастья и отправился вслед за молодыми на далекую Аляску. В путешествии его подстерегали немыслимые трудности, морозы, голод, но он все одолел и вернулся с победой. Джек Лондон знал своего читателя и, чтобы окончательно убедить его в правильности поступка героя рассказа, подвел ясный итог: полмиллиона долларов привез с собой непобедимый старик. Но Федорову почему-то подумалось, что для старика дело было вовсе не в деньгах, во всяком случае, не только в деньгах. Дело было в победе молодости, которая живет в каждом из нас до конца дней, то отступая в тень, то снова занимая место у руля наших поступков.

Федоров поднялся из кресла, заходил взад-вперед по комнате. Чертов Холмогоров! Взбудоражил, позапутал все перед отпуском. Выбирать! Вот деятели! Ну, допустим, пахло бы сенсацией. Разве не пробивал бы он модель денно и нощно? Пробивал. А так… Впрочем, охладил себя Федоров, у сенсационных открытий и препятствия посложнее.

Выбирать! Что они, сговорились? Лена недавно закатила сцену: или ты, наконец, будешь мне помогать по хозяйству, или давай расстанемся. Дожил! Заяви она так лет пять назад, он только бы посмеялся над ней. А тут, как миленький, поплелся на кухню. Причем, она даже и не обрадовалась. Сделала вид, будто ничего не произошло, будто так и положено.

Федоров остановился возле того угла, где находилось его альпинистское снаряжение. Снял с гвоздя ледоруб, повертел в руках, повесил на место. Наклонился к рюкзаку, щелчками посбивал пыль с выглядывавшего оттуда спальника. Потом медленно, словно колеблясь, направился к телефону.

— Привет, старина! Надеюсь, ты жив, здоров, как всегда в форме и строишь планы насчет отпуска, — заговорил он бодро и напористо. — Кто звонит? Вот-те на! С каких это пор ты перестал узнавать меня? Ну ладно, прощаю. Слушай, когда у тебя отпуск? Через три дня? Подходит, я тебя подожду. Как зачем? Рванем в горы. Да успеешь ты побывать у своих родственников, будь они все трижды… счастливы. Нам десятка дней хватит. Через Аксай идем до Короны, в ней, помнится, чуть больше пяти тысяч метров, возьмем ее, родимую, а затем по гребешкам на Теплые ключи. Устраивает? Чего молчишь? Пошаливает сердце? Это у тебя-то? Ха-ха! Брось разыгрывать. Твое сердце хоть вместо наковальни ставь — выдержит… Нет, ты серьезно? Ну если приступ… На кой черт тебе сдалась эта сидячая работа! С ней и до инфаркта допляшешься. Плюнь, иди в егеря или почтальоны. Оклады сейчас везде приличные, зато воздух, движение. Что я сам? И мне не миновать. Парадокс века: знаем, как сохранить здоровье, а делаем наоборот. Жорка тебе не звонил? Что, день назад ушел в этом же направлении? Вот жалость-то! Как же мы не связались раньше… Да, топать вверх он мастак. Спасибо, дружище! Будь здоров!

Не кладя трубку, Федоров щелкнул пальцами по рычажкам аппарата, дождался длинного гудка и снова набрал номер. По ту сторону долго не подходили к телефону, он почему-то волновался, постукивал мягким носком тапочка по паркету; наконец услышал знакомый, с легкой хрипотцой голос, заулыбался широко и ясно, будто давний дружок Витя Скворцов мог увидеть его осчастливленную физиономию.

— Алло! Выезжаем послезавтра, — орал Федоров в таком темпе, чтобы тот не успел возразить. — Готовь рюкзак и все прочее. Чего не найдешь — приезжай ко мне. Вместе сообразим. В общих чертах маршрут намечен. Подробности при встрече. Жду утром.

Но едва, облегченно вздохнув, он уселся в кресло, как затрещал телефон. На сей раз говорил Скворцов, а Федоров только хватал ртом воздух, безуспешно пытаясь вставить хоть слово. Лицо его хмурилось, когда, поймав все-таки паузу, он заговорил:

— Витя, я все понял. Причины у тебя веские, не подкопаешься. Хотя всегда приходится чем-то жертвовать ради главного. Не горюй. Мне самому очень досадно, что у тебя такая история приключилась. Но выбирать: идти в горы или зализывать семейные раны ты должен сам. Всем этим я сыт по горло. Действуй, Витек. Понадоблюсь, звони.

Круг замыкался. Правда, иного исхода он, пожалуй, и не ожидал. Случайность хорошая штука, но на то она и случайность, чтобы являться к нам тогда, когда не берешь ее в расчет.

Федоров достал гитару, пробежал пальцами по струнам, склонив низко голову и прислушиваясь к звукам. В памяти, лишь отдельной фразой, мотивом, настроением, всплывали многие песни, связанные с горами. Но та, что была нужна именно сейчас, долго не находилась. Федоров с терпеливою верой ждал ее, как ждут друга, который может задержаться по каким-то срочным делам, но вовсе не прийти не может. И он дождался. А дождавшись, запел тихим, все более твердеющим голосом:

Корона, Корона, Корона, Пути к тебе не заказаны, Под вечным смежным покровом Мой ближний и дальний азимут. А метелью дней мне душу жжет, Сложены года, как эшафот. Белая веревка на стене, Как ручей, молчащий по весне. Гляжу на тебя, о Корона, Глаза туманом полощутся, Мне только бы с места тронуть, А там доберусь хоть ощупью. Порою бываем мы грубы, Мечты даны, чтоб сбываться, Ступени рубить ледорубом, Чтоб выше взойти и сорваться. Не думай, Корона, про робость, Как будто твое веление, Твои предпочту я пропасти Дряхлению на коленях. Но метелью дней все замело, Стынет птица — ранена в крыло. Говорят, любовь всегда слепа, Среди скал ушла моя тропа, Без меня ушла моя тропа.

Почувствовав на себе взгляд. Федоров оглянулся. Лена стояла у порога, прижавшись спиной к двери, и смотрела на него с грустью и недоумением. Она давно уже не смотрела на него так. Чаще всего лицо ее выражало то самое благожелательное спокойствие, от которого полшага до безразличия.

— Что с тобой? — помолчав, спросила она. — Ты сегодня какой-то странный. Даже поешь… С чего бы это, а?

— На моем месте любой бы запел или запил, — ответил он.

— Неприятности?

— Кругом.

— Если на работе, то, причем тут горы? К ним, по-моему, тебя уж давно не тянет.

— По-твоему… А вот Холмогоров поставил ультиматум: или я немедленно отправлюсь в горы, чтобы подтвердить якобы свою способность к восхождению, или в нашем КБ наступит полнейший развал.

— Но мы же едем на море!

— Море подождет.

— Тогда я поеду одна! — В ее голосе он уловил скорее вызов, нежели укор. И обрадовался:

— Конечно, поезжай. Отпуск большой, может, я тоже успею.

— Но ведь тебе в горы идти не с кем. Я-то знаю. Не с кем! Прежних друзей порастерял, а новые… Для застолья они еще сгодятся, но для гор — нет, жидковаты.

Ее горячность удивила Федорова. И обидела. Мы сами стараемся не задумываться над тем, как разрушаются наши некогда прочные связи с людьми, почему мы теряем своих старых друзей, с которыми, казалось, ничто не в состоянии нас разлучить. Если же нам напоминают об этом, мы восстаем всей душой — но не против потерь, ибо они очевидны, а против того, кто заявил о них прямо, без обиняков.

— Слушай, — сказал Федоров раздраженно, — оставь меня в покое. Со своими друзьями я и без тебя разберусь. Вечно ты стараешься чем-нибудь мне досадить.

— Глупый, я ведь жалеючи. Хоть намного проще, когда ты такой обкатанный, как морская галька. Можно на кухню послать, можно в магазин.

— Что тебе от меня надо? — вскипел он. — И так все разваливается.

Лена невозмутимо повела плечом:

— Я просто констатирую. Сначала в горы идти не с кем, потом…

— Перестань! — Когда чувства накалены, решение приходит быстрее. — Завтра я ухожу. — И неожиданно для самого себя добавил: — Все заранее договорено, Жорка меня ждет у самой Короны. Надо собираться. Давай-ка займись делом.