Не жди моих слез

Трамвай громыхал, светился изнутри, разбрасывал фейерверки электрических синих искр во все стороны улицы. Лялька махнула мне рукой и послала воздушный поцелуй. Впрочем, я не уверена, что этот широкий, залихватски безрассудный воздушный поцелуй был адресован мне.

На следующий день Лялька заявилась ко мне необычно рано. Помню ее непокорный профиль на фоне нашего грязного кухонного окна, дрожащую, исходящую дымом сигарету между третьим и четвертым пальцами ее по-девчоночьи тонкой руки, свернувшегося неудобным калачиком на ее шатких коленках моего черного кота Сеньку.

— Он мне идет, правда? Правда же он мне очень идет? К моим зеленым глазам и языческим желаниям. Как ты думаешь, Нелька, язычество — это плохо или хорошо? Человечество уверено, будто прошло путь от язычества до христианства. Пускай себе думает. На самом деле каждый из нас движется по замкнутому кругу. Ясно тебе? Ну и что из того? Какая мне разница, что до меня кто-то уже испытал всю глубину…

Лялька вдруг отвернулась к окну и замолчала. Вернее, заставила себя замолчать. Она у меня ничего не спрашивала, она даже имени Сергея Васильевича не упоминала, но я уже рассказала ей его биографию, причем с интересом для себя. Лялька гладила Сеньку, время от времени стряхивала на пол пепел тлеющей сама по себе сигареты и молчала.

— Никогда не имела чести лицезреть его жену. Серьезно тебе говорю. Кстати, и не жажду увидеть. Матушка сказала: «на три с минусом». Уж если моя матушка так сказала… Он всегда и везде ходит один — и в кино, и в театр. Мать была у них дома, но я не интересовалась подробностями. Мадам преподает английский не то в педе, не то в меде. Дочку, как и тебя, зовут Ляля. Нет, стой, вру — ее зовут Леля. Он почти три года был безработным — наказали за какой-то шибко критический материал. Рассказывал, будто кропает роман о местных нравах, хотя последнее время чуть ли не каждый вечер сидит у нас допоздна и играет с матерью в «шестьдесят шесть». Жена, я слышала, бегает по частным урокам… Ты права — ему что-то около сорока… — Лялька даже не раскрывала рта. — Кончил Ленинградский университет — не то филфак, не то журфак, к нам приехал по распределению. Да, в нем на самом деле есть что-то загадочное. — Лялька сидела неподвижно в позе роденовского Мыслителя. — Что-то невостребованное, не нашедшее применения в здешних условиях, — продолжала свои рассуждения я, — бескомпромиссность, честность… — При последних моих словах Лялька по-разбойничьи свистнула. Сенька в испуге скатился под стол, зашипел на нас оттуда, я уронила в свой недопитый чай сигарету. Лялька хохотала, вцепившись обеими руками в свою пепельно-медовую гриву. Меня вдруг осенило. — Послушай, а ты, кажется, того…

Лялька приложила к губам палец и выдохнула громкое «тсс», предназначая его и себе тоже. Думаю, в первую очередь себе.

Не знаю, когда и где между ними произошло то, что неминуемо должно было произойти. Дело в том, что Лялька каждый день приезжала ко мне купаться — у ее бабушки не было горячей воды. Однажды я поливала Ляльке на волосы теплую воду с лимонной кислотой из ковша и заметила кровоподтек на шее. Лялька, обмотав голову полотенцем и всунув свои длинные узкие ступни в мои комнатные туфли, скорчила смешную и одновременно виноватую рожицу и пригрозила мне пальцем. И я поняла, хоть мы с ней и подруги, хоть она и доверяет мне во всем, ни-ни коснуться этой темы. Мне оставалось лишь принять не совсем легкие для меня условия.

— Ты знакома с Сергеем Васильевичем? — как-то спросила Ляльку узнающая всегда и все последней мать.

— С Рахманиновым, что ли? — дерзко подняла свои и без того высокие брови Лялька. — Зачем мне это? И так почти каждую ночь снится.

— Нет, с нашим Сергеем Васильевичем, — сказала мать, даже не попытавшись вникнуть в тонкости Лялькиной речи. — Помнишь тот очерк? — Последовал довольно подробный пересказ старой истории с неопубликованным очерком, который Лялька, мне показалось, выслушала затаив дыхание. — Он обещал сегодня к нам зайти. Милый славный человечек.

Через каких-то две минуты Лялька уже лобызала мою мать в обе щеки, и это было так естественно, и так к месту и так не связано с тем, что мать только что сказала. Обе были на седьмом небе от блаженства.

А еще через пять минут Сергей Васильевич и Лариса Николаевна скрепили свое «знакомство» крепким и искренним рукопожатием и, точно заинтригованные друг другом мальчик и девочка, находящиеся под неусыпной опекой взрослых, то есть нас с матерью, изо всех сил старались смотреть в противоположную сторону от той, куда им больше всего на свете хотелось смотреть. А потом взрослые, теперь ими стали мать с Сергеем Васильевичем, уселись играть в «шестьдесят шесть», а мы с Лялькой бегали друг за другом по комнатам, галдели, шумели и веселились, как самые настоящие дети, ни словом, ни взглядом не намекая друг другу о том, что состоим в негласном сговоре.

— Настасья Петровна, ставлю бутылку кефира против аналогичной емкости нарзана за то, что вы выиграете! — кричала из кухни Лялька и появлялась в дверях столовой с двумя бутылками в руках.

— А я — булку хлеба против плюшки! — подыгрывала я, махая из-за ее спины коркой хлеба и огрызком кекса.

— Девочки, девочки, не мешайте нам с Сергеем Васильевичем думать. Не шалите, девочки, — серьезно увещевала мать, а Сергей Васильевич прятал улыбку в картах, позволяя себе всего лишь озорно поблескивать глазами в Лялькину сторону.

Разумеется, они с Лялькой вышли от нас вместе. Мать, закрыв за ними дверь, изрекла:

— Славная наша Лялька. Нисколько ее Москва не испортила. Гляжу на нее и так ярко ваше детство вспоминаю. Как вы прогуливали уроки, а мне в больницу звонила ваша директриса и требовала, чтобы я доставала ей всякие редкие лекарства. Как ты думаешь, Ляле понравился наш Сергей Васильевич? — Я пожала плечами и издала неопределенный звук. — К нему сегодня совсем не шла карта, — продолжала гнуть свое мать, облачаясь в халат. — Если бы я верила в приметы, я бы сказала, что в него кто-то здорово влюбился. А как ты думаешь, он не показался Ляльке провинциальным? — Я снова пожала плечами, но мать и не думала униматься. — А Лялька, мне кажется, ему понравилась. Хотя рядом с ним она еще такая девочка… Он и смотрел на нее как на дочку.

Тут я издала хрюкающе-трубный звук и выкатилась из комнаты. Мать вскоре улеглась спать, а я еще долго курила возле форточки и глядела на бывшее Лялькино окно, в котором теперь стояла глиняная ваза с какими-то сухими будыльями. Потом положила в рот таблетку димедрола, запила крепким чаем и попыталась уснуть. Мне хотелось завтрашнего дня, но чтобы в нем обязательно была Лялька со своими возвышенно отвлеченными разговорами и наивной беспечностью. Еще мне хотелось, чтобы Сергей Васильевич снова превратился в друга взрослых, в старую мебель, словом, перестал быть возмутителем спокойствия великовозрастных детей.

Наш город не так уж и мал, однако он достаточно мал для того, чтобы вся так называемая интеллигенция знала друг друга в лицо и даже по имени-отчеству. Лялька никогда всерьез не принадлежала нашему городу, хоть и выросла в нем, а потому не могла знать его неписаных законов. Но, думаю, если бы она их и знала, то наплевала бы на них с не меньшим безразличием, чем отпетый двоечник на свой дневник. Но она, бедная, не знала и того, что даже те, к кому она прикоснулась, на кого по-особенному взглянула и кому пошуршала своим платьем, вынуждены были хотя бы не попирать этих законов публично. Еще месяц назад мы с Лялькой, уверена, непременно бы оборжали подобную ситуацию, прокомментировав поведение имеющих к ней отношение лиц самым уничижительным образом, не будь ими сама Лялька (жертва) и Сергей Васильевич (палач). Короче, дело в том, что Лялька хлебнула шампанского и принародно, возле памятника, то есть в самом сердце — культурном, политическом и любом другом — нашего города, влезла на скамейку и стала громко признаваться в любви не на шутку струхнувшему Сергею Васильевичу. Прежде чем успели поползти сплетни, слухи и все прочее, Сергей Васильевич сделал решительный ход конем, а именно: затащил Ляльку к себе домой на чай с домашним пирогом и познакомил с собственной женой, которой представил ее как приятельницу Сафоновых, добавив при этом, что помнит ее с Лелькиного, дочкиного, возраста.

— Представляешь, Алина Викторовна смотрела на меня удавьими глазами, а я все говорила и говорила — застрели, не помню про что. Потом слово взяла она. О, ее речь я помню, как клятву юных пионеров, слово в слово, все интонации, паузы. Она сказала: «Муж — этим словом она орудует как кухонным ножом — у меня расчудесный, самый чуткий, самый умный, самый честный. Вот только не везет ему — и все тут. Из-за его честности. Все его обманывают, он всем продолжает верить. Он никогда не предаст близких». Никогда не предаст близких, — повторила Лялька на неестественно высокой для нее ноте и рассмеялась. — Я получила огромаднейшее удовольствие. Ты не представляешь себе, Нелька, какое крепкое, ни с чем не сравнимое удовольствие можно получить от унижения в собственных глазах. Теперь у меня легко и безгрешно на душе, как у небесного ангела. И ни крупинки гордости, хоть ты мети по всем сусекам. Представляешь? Нет, ты не представляешь — ни крупинки.