(не)желанный брак, или Космический приют для хищных растений

Упав на подушку, повернулась набок. Осмотрелась. В комнате никого. Ни Лапушки, ни Жири. На улице, наверное. Позвать бы их, да сил никаких. Пить страшно хотелось. Губы неприятно ныли от сухости.

Закашлявшись, ощутила всё ту же давящую боль в груди.

Приложила болезнь меня знатно.

Всю ночь мне снились странные сны. Я блуждала по своей памяти. Словно наяву видела родительский дом, теплицы мамы и кабинет отца.

А ещё Калеб... его голос. Его прикосновения, которых никогда не было и, возможно, не будет. Горький поцелуй и врач. Откуда бы ему здесь взяться?

Зажмурившись, осторожно сняла костяшками пальцев с уголков глаз болезненные слёзы.

Нужно собираться в кучку и вставать. Дом сам себя не затопит. Купол не откроется, а проветривать надо. Поболели и хватит, хорошего понемногу.

Кряхтя как старушка, села. Руки, ноги крутили. Чувствуя себя разбитым корытом, я смогла встать и сделать всего каких-то два жалких шага к окну. Голова закружилась, в глазах потемнело... Схватившись за раму, замерла.

Приступ тошноты утих. Медленно сделав вдох, проморгалась. Слёзы застилали глаза.

Выглянув на улицу, пришла в недоумение. Через весь внутренний дворик — от теплицы до веранды — натянуты верёвки, на которых висели в ряд мокрые простыни. Ветерок, проникающий через открытые панели купола, слабо трепал их, приподнимая края. А между цветными полотнами ткани, волоча за собой таз с бельём, озабоченно металась Лапушка.

Вся эта картина напомнила о Калебе. Он обещал такие же верёвки.

Так может, я всё ещё в бреду, а это сон? Хорошие грёзы, мне они нравились.

Шмыгнув носом, замерла. По моей талии скользнули чужие горячие ладони. Кто-то обнял, и я оказалась прижата спиной к мощной обнажённой груди. Не веря в происходящее, затаила дыхание.

— Ты зачем встала, Дали? Ещё рановато, малыш. Слишком много сил отобрала у тебя лихорадка.

— Ты мой сон? — выдохнула я. — Если так можно мне задержаться в нём подольше. Не хочу обратно в тот пустой дом, я устала быть одна. Мне плохо без тебя, Калеб.

— Ты не спишь, детка. Лихорадка прошла, мы справились с ней, — склонив голову, он коснулся губами волос.

Лёгкие, почти воздушные ласки подарили столько нежности. Прикрыв глаза, я попыталась осознать происходящее. Это не сон.

Моя челюсть предательски задрожала. Сдерживая лавину слёз, готовых вырваться наружу, только и смогла, что сжать его запястья.

Живой.

— Даллия, — тихий бас Калеба счастьем отзывался в моей душе. — Я дома с тобой и уже навсегда.

Крупные слезинки покатились по щекам.

— Что ты, девочка моя, — осторожно развернув, он прижал к себе и немного неловко пригладил по волосам. — Не надо, всё уже хорошо. Я успел вовремя, как чувствовал, что нужно спешить. Словно гнал меня кто-то к тебе.

Хлюпая носом, я ощущала приятный аромат, идущий от Калеба. Его кожа пахла мятой.

— Ты всегда ходишь без футболки? — шепнула сиплым голосом.

— Да, детка. Дома только так.

Лёгкими поцелуями он осыпал сначала макушку, а затем спустился ниже, прижимаясь к моему виску. Это оказалось последней каплей, я всё-таки расплакалась. Молча подняв на руки, Калеб сел на край кровати и удобно устроил меня на своих коленях.

— Прости, что так вышло, Дали. Этого я никогда себе не прощу. Никто не должен был тебе сообщать. Я не хотел тревожить твоё сердечко, милая. И слёз не хотел.

— Ты снился мне этой ночью, — прохрипела я.

— Ты бредила. Два дня сплошного ада. Согреть и напоить жаропонижающим. Зелёная вливала в тебя воду ложками, часами нависая над кроватью. Преданней существа я ещё не видел. Вторая, толстушка, носилась с вёдрами. Топила печь... Моя

розовенькая помощница. У меня, Дали, случились два очень страшных дня. Детка, у меня цветок на кухне адово пламя в печи вызывал. Мне пухляшка завтраки, обеды и ужины стряпала. Всяко бывало, но чтобы мне цветок готовил...

— Ты устал? — я вяло улыбнулась.

— Я счастлив, детка. Теперь, когда ты смотришь на меня пусть и больным, но ясным взглядом, я очень счастлив.

Я снова притихла. На улице загремел таз.

Вздрогнув, почувствовала, как крепче сжимаются его руки.

— Это зелёная шуршит во дворе. Таскает выжатое бельё в одну кучу, а я потом развешиваю. Простыни приходится обеззараживать.

— Я простыла.

— Нет, Дали. Это не просто насморк, а «лихорадка переселенцев». Зараза та ещё. Косит она знатно. Знать бы ещё, где ты её подхватить умудрилась.

— Соседка заболела, а я в гостях была.

— Нет, — Калеб пригладил выбившиеся прядки волос и заправил мне их за ухо. — Болезнь не передаётся от больного по воздуху. Только через вещь. Заражаются спорами.

Ты должна была вдохнуть их. Обычно после лихорадки постельное бельё больного утилизируется...

— Но ты постирал, — глухо перебила я его.

— Я привит, в армии, да и в колонии с этим строго. А у тебя теперь стойкий пожизненный иммунитет. Г остей мы не ждём в ближайшие несколько месяцев, а именно столько живут споры бактерий. Смысла не вижу всё сжигать, развешаю по верёвкам на две-три недели. Солнечные лучи заразу уничтожат.

Прикрыв глаза, я осторожно приобняла мужа. Такой огромный. Как мишка.

— Ты ещё не оправилась. Нужно спать, Дали, и пить как можно больше.

Мозолистая ладонь прошлась по моей спине успокаивая.

— Мне казалось, здесь был врач с тобой, — вспомнила я отрывок сна.

— Был. И дед, и его друг — военный фельдшер. Он стольких с этой лихорадкой с того света вернул. Если бы не док — не представляю, что бы делал. Я с перепугу всех на ноги поставил.

Сглотнув вязкую слюну, поискала взглядом стакан.

— Пить хочу, — шепнула, так и не найдя его.

— Всё на кухне осталось, — он обернулся в сторону коридора. — Чай тебе запаривал и услышал шум. Сейчас принесу.

— Нет! — спохватилась я. — Не уходи. Посиди ещё немного.

— Я уже никуда не денусь, детка. Погонишь — не уйду, — глухо засмеялся он. — Здесь моё место. Ты моя жена. Это моя земля и дом.

— С дырами...

— Главное, что есть, Даллия. Ты дала мне так много. А все недостатки я быстро подправлю. И дыры замажу, и шкаф соберу, — он поднялся, не отпуская меня. — Ты такая маленькая, что я легко могу тебя носить на руках. Наверное, я должен покаяться, пока ты в горячке металась, я тебя поднимал, менял под тобой простыни, переодевал. Нет, сначала просто раздевал. Полностью. Трусики с ромашками, м-м-м, — в его глазах появился озорной блеск. — А вот одел я тебя всего пару часиков назад, когда у тебя дыхание выровнялось и на пот пробило.