Не женское это дело…

– Все. Я больше не могу.

– Получилось?

– Сегодня да.

– Езжай, я еще останусь.

Когда она вышла на улицу, действительно светало. Воздух был жемчужно-прозрачным, а небо серебристо-розовым. Звон первых трамваев показался ей неожиданно нежным и мелодичным, как звон бубенчиков на колпаке у шута.

– Я всегда хотела спросить: почему Шут?

– Потому что все игра, кроме Духа Святого.

Хаос и неизвестность раскрывали свои гостеприимные объятья, манили и звали, и сладостный этот зов был соблазнителен, и обманчив, как тепло, которое посылает смерть замерзающему в снегу. Люди стояли над этой бездной, опираясь на тонкие лучи Света, и он простирался перед каждым из них для кого только на шаг вперед, для кого на несколько шагов и каждый был сам по себе. Они стояли, как стоят на ветру, не боясь его, не заслоняясь и не запахиваясь.

Часы на площади пробили четыре и еще три четверти. Четыре часа сорок пять минут. Утро.

В Петербурге в это время сводят мосты.

***

– И все-таки Премудрая была права, когда говорила, что за тебя, как в монастырь.

Жемчужное небо страны, где все когда-то начиналось, окутало ашрам мягким влажным покрывалом. В этом мягком переливающемся свете каждый ствол, каждая ветка на старой яблоне, каждый лист на ритуальном дубе казались прорисованными терпеливыми художниками старой школы.

Впервые за двадцать лет Мастер молча, спокойно соглашаясь, кивнул в ответ на эти слова. Только сейчас, здесь, пройдя по спирали не малый путь, она увидела о чем, действительно, говорила Премудрая. Уж, конечно, не о мужчине и женщине, и не о жизни человеческой.

Они стояли на склоне холма, на самой высокой точке этой благословенной зеленой земли, где все продолжалось.

Спираль раскручивалась плавно и упруго. Мир заполнился светом всех оттенков огня. В нем было все.

На зеленой поляне на самом краю этой ни на что не похожей усадьбы, отражаясь в десятках зеркал магического преобразователя энергии, восемнадцать посвященных, гвардия Мастера, длили и длили ритуальный танец. Как и все здесь, он был узнаваем и ни на что не похож, как узнаваем и не на что не похож этот удивительный мир, который свет вылепил из тьмы.

Спираль расслаивалась на тонкие нити, одни яркие и ясные, другие слабые и хрупкие, они струились, соединяя в единое существо совершенно разных, не знающих друг о друге, живущих подчас в совершенно непохожих мирах, людей.

– С некоторых пор я ясно вижу, что все женщины в твоей жизни, которые от судьбы – это одно и тоже существо, и все мужчины, которые от судьбы в моей – одно и тоже существо, и есть люди, и некоторых из них я знаю, с которыми я – одно и тоже существо. А еще я, вижу, что и ты сам, и те, которых ты называешь своими братьями и еще некоторые, которые были до тебя – это одно и тоже, существующее непрерывно во времени и разбросанное в пространстве существо.

Спираль продолжала жить своей жизнью: скручивалась в точку, раскрывалась подобно цветку, сжималась, собирая энергию для следующего импульса, – все это длилось и пребывало во времени и пространстве, не останавливаясь ни на секунду.

– Я тебя поздравляю. Это и есть мистерия. Ты ее увидела. Теперь живи так.

– Ты мне поможешь?

– Помогу.

Санкт-Петербург.

2001 – 2003

Глава вторая. И не мужское тоже

Часть первая

Люди обладают поразительной способностью всегда чего-то ждать. А пока они ждут, их шансы, их возможности и их желания просачиваются в прорехи и щели между быстро текущей жизнью и их застывшими ожиданиями не заметно, как мука из дырявого мешка или масло из двигателя. И когда наступает момент печь долгожданный хлеб или трогаться в путь, оказывается, что уже нечего печь и не на чем ехать.

Хотеть и ждать – два родственных и совершенно пустых занятия, отнимающие у людей настоящее. Они уводят их в будущее, которое никогда не наступает, потому что человек всегда живет в настоящем. Они лишают его полноты настоящего момента и отнимают силы и желание быть и делать, создавая иллюзию, что время ЕСТЬ. И человек листает календарь и пересчитывает даты до долгожданного будущего, а реальность неумолимо подсовывает ему настоящее.

***

Она приехала в эту усадьбу ровно год спустя после последнего посещения. Количество внешних и внутренних событий, которые уложились в это отмеченное календарем время было столь велико, что она уже давно привыкшая измерять жизнь внутренним временем, часто путалась в датах и последовательности событий, сталкиваясь с размеренным и таким неспешным временем согласованной реальности, которую люди, живущие с опорой на внешние события, считали временем бешенной гонки.

Здесь же все пахло вечностью, скошенной травой и цветущими травами. События внешней жизни, еще вчера такие важные, очень быстро переставали иметь значение, и когда город, наконец, отпускал, происходило то, ради чего так тянуло сюда – все, что происходило внутри и в действительности и было самым главным, наконец, освобождалось от завесы внешних, наносных необходимостей.

Запах вечности становился все явственней, сливаясь с запахом свежескошенной травы, только что выловленной рыбы и влажной, обильно политой дождями земли.

Вот уже третьи сутки девять взрослых, крепких мужчин, которые «совершенно случайно» съехались в эту заколдованную усадьбу одновременно и именно в таком составе маялись бездельем, слонялись из угла в угол, то прячась от дождя, то вылезая на солнце. Иногда они принимались что-то лихорадочно делать, следуя указаниям степенных храмовников или просьбам хлопотливых хозяев. Все это называлось очень просто: они ждали Мастера.

А в это время человек, которого они так называли, никуда не исчезал. Он жил в своем доме на территории этой же усадьбы. На зорьке отправлялся ловить рыбу на озеро, после обеда – таскать карасей в пруду. В любую погоду разгуливал в тонких шортах и постоянно с загадочной целью менял бейсболки и панамки. Тело его покрывалось ровным золотистым загаром, он, казалось, не имел возраста и только седые, элегантно подстриженные кудри и борода давали людям возможность говорить о его не малых, должно быть, годах. В свободное от рыбалки время он рисовал свои загадочно-притягательные картины. И никого и ничего не ждал.

Луг был прекрасен. Сочное, колышащееся на ветру разнотравье, переливалось всеми оттенками зеленого, радовало глаз горожан и напоминало искушенным в крестьянском труде, что пора косить. Уже довольно долго с веранды своего дома Мастер наблюдал, как молодой храмовник осваивает не простую профессию косаря. И как один за другим, с небольшими промежутками, бросая свою работу, к нему подходят местные строители и, выхватив косу, сначала на чем свет стоит ругают того, кто дал ему такой плохой инструмент, потом каждый по-своему затачивают его, и с молодецкой удалью, красуясь друг перед другом, принимаются косить, не столько стараясь научить, сколько хвастаясь своим умением. И если бы юноша преследовал целью не научиться, а просто скосить луг, и время от времени вежливо с благодарностью, но твердо не забирал бы у них косу, то они бы вполне справились с этой задачей.