Небесное пламя (Божественное пламя)
Шрифт:
Вскоре после того повидать его пришел Гефестион, только что переправивший через реку своих людей. Разумеется, я сразу покинул шатер. Это было словно разодрать собственную плоть, и я сказал себе: «Если только царь умрет, когда у его ложа вместо меня будет этот человек, а не я, тогда воистину я убью его. Пусть посидит там теперь; я не откажу моему господину в его последнем желании… Но все-таки он был рад мне».
Как бы там ни было, под действием питья Александр проспал всю ночь. Хотел встать на следующий день и сделал это днем позже. Еще два дня минуло, и он принял скифских послов.
Их властитель послал испросить прощения у Александра за нанесенное оскорбление. Люди,
Однажды вечером, расчесывая царю волосы и пытаясь распутать их, не причиняя боли, я шепнул Александру:
– Ты едва не умер. Знаешь ли о том?
– О да. Хотя мне всегда казалось, что бог вел меня к чему-то иному; но человек должен быть готов встретить смерть. – Он коснулся моей руки; благодарность не прозвучала вслух, но от этого не стала меньшей. – Жить следует так, словно проживешь вечность, но как если бы каждое мгновение твоей жизни могло оказаться последним. Сразу и то и другое.
Я отвечал:
– Такова жизнь богов, которые вообще не умирают: солнце заходит, чтобы подняться на следующее утро. Но прошу тебя, не скачи слишком быстро в своей небесной колеснице, иначе здесь, внизу, всех нас окутает тьма.
– Кстати, – сказал он, – эта хворь проняла меня до самых печенок: вода в равнинах – сущая отрава. Поступай в точности как и я: не пей ничего, кроме вина.
Глава 16
Спитамен, один из двух предавших Бесса властителей, осадил Мараканду. Когда первый отряд, посланный туда Александром, был разгромлен, царь сам направился к осажденному городу. Услыхав о его приближении, Спитамен свернул лагерь и бежал в северные пустыни. К тому времени как в страну вернулся порядок, пришли холода и Александр, желавший приглядывать за скифами, остановился на зиму в Зариаспе.
Это небольшой городок на Оксе, к северу от переправы; в этом месте русло реки сильно расширяется. Жители городка прокопали множество каналов и вырастили немало зелени: за пределами города лежала пустыня. Летом здесь, должно быть, жарко, словно в печи. Признаюсь, я нигде не видел столько тараканов, как там; в большинстве домов специально держат змей, чтобы те пожирали насекомых.
Александр поселился в доме управителя, сложенном из обожженного кирпича: настоящая роскошь в месте, где испокон веку строили из грязи. Там нашлись красивые драпировки и изящная утварь, делавшие дом уютным и по-царски пышным. Я радовался, видя, что Александр стал менее беспечен в отношении своего ранга. Для торжественных случаев он заказал превосходное новое одеяние цветов великого царя: красное с белой каймой. Именно здесь он впервые надел митру.
Это я открыл ему, что все персы будут ожидать увидеть на царе митру, когда он станет допрашивать Бесса. Чтобы говорить с предателями, царь должен выглядеть по-царски.
– Ты прав, – отвечал мне Александр. – Персидские дела следует решать по обычаям персов. Мне уже рассказали, что это значит. – Хмурясь, он шагал по комнате. – Персидское наказание: первым делом нос и уши. На меньшее Оксатр не согласится.
– Конечно, господин мой. Он приходился Дарию братом.
Я не добавил: «Иначе зачем он принял бы чужого царя?» Александр видел это сам.
– Ваш обычай суров, – сказал он, – но я буду ему следовать.
Александр всегда взвешивал свои слова и не говорил о столь важных вещах, не имея решения наготове, но я все равно страшился того, что он может передумать. Это весьма повредило бы его отношениям с персами.
Мой отец пострадал оттого лишь, что оставался верен; как же тогда предатель может уйти от наказания? Кроме того, у меня оставался и другой, еще не оплаченный долг.– Передавал ли я когда-нибудь тебе, Аль-Скандер, слова Дария, сказанные перед тем, как его уволокли прочь? «У меня нет более власти карать предателей, но я знаю, кто свершит суд за меня». Бесс решил было, что царь говорит о наших богах, но тот пояснил, что имел в виду тебя.
Александр застыл на месте:
– Дарий сказал это обо мне?
– Да, и его слова я слышал собственными ушами. – Я подумал о коне, серебряном зеркальце и о своих ожерельях; как мог я не чувствовать признательности?
Александр походил еще немного, затем повторил:
– Да, это надлежит сделать по вашим собственным обычаям.
Я шепнул про себя: «Пребудь в мире, бедный царь, что бы ни оставила от твоей души Река Испытаний, стремясь очистить тебя для Страны Вечного Блаженства. Я сделал для тебя все, что было в моих силах».
Средь молчаливой толпы я наблюдал за тем, как Бесса вели на суд. Он как-то усох с той ночи, которая врезалась мне в память, лицо его было серым, будто глиняное. Бесс знал о своей участи. Когда его впервые привели к Александру, он заметил Оксатра рядом с сидевшим на коне царем.
Если бы он сдался вместе с Набарзаном, его могли и пощадить. Оксатр явился позже и ни за что не заставил бы Александра нарушить слово: царь сдержал его в отношении Набарзана, чего бы там ни желал Оксатр. Я часто задумывался, зачем было Бессу вообще надевать царскую митру? Чтобы купить этим расположение своих людей? Руководи он ими разумно, они ни за что не предали бы его. Полагаю, это Набарзан поначалу внушил ему мысль о царстве, но у Бесса попросту не было той гибкости ума. Он не сумел распорядиться властью, но и не захотел сложить ее с себя.
Допрашивали Бесса сразу на двух языках: греческом и персидском. Совет принял свое решение. Бесс лишится носа и мочек ушей, после чего будет отправлен в Экбатану, где и произошло предательство; там его распнут перед собранием мидян и персов. Такое наказание соответствовало проступку и всем обычаям.
Я не пошел смотреть на то, как его увозили в Экбатану. Раны Бесса еще оставались свежими, и я боялся, что он напомнит мне об отце.
В должное время из Экбатаны пришла весть о его смерти. Бесс умирал почти три дня. Оксатр проделал неблизкий путь, чтобы посмотреть на это, и, когда тело было снято с креста, разрубил его на куски и отвез в горы – разбросать для волков.
Бульшую часть той зимы наш двор оставался в Зариаспе.
Со всех концов империи стекались сюда люди, и Александр принимал их во всем блеске и величии своего положения, какие только мог освоить. Однажды вечером он облачался в свое персидское одеяние, и я расправлял на нем складки.
– Багоас, – сказал он, – я и прежде слышал из твоих уст то, что не осмелились бы сказать мне наиболее могущественные из властителей твоей страны. Насколько беспокоит их то, что македонцы не следуют обычаю падать ниц?
Я так и знал, что когда-нибудь он задаст мне этот вопрос.
– Господин, они действительно обеспокоены. Это мне ведомо.
– И сильно? – Царь повернулся ко мне. – Об этом говорят вслух?
– Я не слышал, Аль-экс-андр. – Мне все еще приходилось медленно произносить его имя, чтобы не ошибиться. – Кто осмелился бы обсуждать это? Но ты, в любезности своей, не отрываешь глаз от приветствующего тебя гостя, тогда как я могу смотреть, куда только захочу.
– Ты хочешь сказать, им не нравится, что персы делают это?