Небесные девушки

Мы поужинали в другом клубе, в нем было намного более оживленно и шумно, чем в первом. Оркестр здесь состоял из семи человек, и они уверенно держали ритм и грохотали вовсю, они действительно были необыкновенно буйными. Наш столик стоял прямо перед ними, почти на танцевальной площадке, и шум был настолько силен, что я едва могла слышать свои собственные слова. Шум и вспышки огня, и сотни веселящихся людей.

Коктейли с шампанским, конечно, последовали снова, а я была рассудительна, как судья; но я слегка заколебалась, когда Н. Б. спросил меня, что я хочу выпить, пока сервируют ужин. Впервые он начал оказывать на меня давление; доказав, что хотя он мил и заботлив, он вовсе не был тихоней. Он сказал:

— Возьмем водку с мартини, это не может навредить ребенку.

Я сказала:

— Хорошо.

И как только отдал распоряжение официанту, он пригласил меня танцевать.

— Пока не начнется шоу, — объяснил он,

Я спросила:

— Здесь бывает шоу?

— Ну конечно, — ответил он, — У них устраивается шоу к обеду и к ужину и шоу в три часа утра. Ты хочешь остаться и посмотреть их все?

Я ответила:

— Ей-Богу, мне это нравится, но я должна возвратиться в отель самое позднее в десять тридцать. Руководитель оркестра обратился к нему:

— Привет, Н. Б., как дела?

И Н. Б. отозвался:

— Привет, Билли, что нового?

Водка с мартини наконец была испробована, поскольку это не причиняет вреда ребенку, н я получила вторую порцию. Я заказала коктейль «Рубенс» из креветок и отбивную котлету из ягненка по-флорентийски, которая оказалась двойной отбивной котлетой из ягненка размером со слона, слегка приправленной весьма ароматным розмарином, Н. Б. настоял на бутылке красного вина, и он, видимо, был знаток в этом, потому что он и Гастон, официант по винам, завели разговор о различных винах и различном возрасте вин, и наконец Гастон сказал:

— Мистер Брангуин, вы, как обычно, прекрасно разбираетесь в винах.

Оно имело превосходный вкус, как высшего класса красные чернила, и, возможно, оно было смешано с алкоголем, потому что к началу шоу я уже не чувствовала никакой боли, хотя все еще я была рассудительна, как судья. Я действительно была в состоянии высшего благополучия, чего так жаждут последователи дзэна, — слияния небытия с всебытием. Это приобрело странную форму: мое платье без бретелек стремилось соскользнуть с меня. Я только однажды примерила его у Лорда и Тейлора, и тогда оно сидело на мне как перчатка. На скачках оно вело себя совершенно нормально, и так же было в маленьком клубе с маленькими белыми столиками. Но минута погружения в дзэн привела его в движение, бам! — и оно начало вести свою самостоятельную жизнь, скользя вниз беззаботно и выставляя напоказ слишком много из моих прелестей во всем объеме. В какой-то момент я могла оказаться обнаженной вплоть до талии, подобно арабской женщине, идущей с кувшином воды на голове.

Не говоря уж об этом, мир был в прекрасном состоянии счастья. Кругом кипело веселье, кругом была пестрота и шум, все было совершенно изумительно. В первом отделении шоу молодая певица спела несколько печальных, но сексуально зажигающих песен; а затем нервный, совсем молоденький мальчик в смокинге с широченными плечами скороговоркой рассказал несколько довольно грязных анекдотов, как, например, анекдот о медовом месяце зебры и историю о двух золотых рыбках, все это я слышала раньше в самых разных вариациях. Ей-Богу, он, видимо, провел пару вечеров с девушками с четырнадцатого этажа.

А затем все закружилось, фонари начали гаснуть, а оркестр заиграл «Шахерезаду», танцевальная площадка освещалась красными и синими прожекторами, и вышли три девушки, которых я видела репетирующими на крыше «Шалеруа»: две девушки, которые делали прыжки и покачивания, и та, которая вращала кисточки. Это напоминало возвращение к старым друзьям в водной Пещере Центральной Африки. В настоящий момент я видела все, что они могли проделывать, если не считать того, что все это происходило под музыку «Шахерезады», а не под «Болеро» Равеля, и красные и синие огни прожекторов соответствовали представлению такого сорта. Но эта вращательница кисточек еще больше поразила меня. Финал был необыкновенно эффектен. Она вышла вперед, все огни начали вращаться со страшной силой; и посреди вращающихся огней, вращающихся кисточек, вращающихся грудей, вращающихся ягодиц и даже вращающегося пупка я начала чувствовать себя ближе к дзэну. Это было невероятно.

Я сказала Н. Б.:

— Разве она не великолепна?

И он, казалось, слегка удивился:

— Тебе нравится это дерьмо? — Как будто он не мог поверить в то, что у меня такой низкий культурный уровень. Тогда я объяснила, что она мне почти подруга, и рассказала о своей беседе с ней в солярии; и исход моего рассказа Н. Б. об этом был удивителен. Когда представление закончилось и девушки откланялись, Н. Б. негромко окликнул:

— Эй, Эрнестина, — и она подошла к нашему столику и улыбнулась. Он указал ей на свободный стул за нашим столом, и она кивнула. Как только она собрала свою одежду на сцене, она вновь появилась и присоединилась к нам. Мантия только по названию была мантией. Она закрывала лишь ее спину и плечи, но спереди все было открыто, и я поняла, что она привыкла в таком виде быть на публике, что она едва ли понимает, что ее мускулистая грудь осталась над скатертью, и кисточки колыхались, когда она вздыхала.

— Ну, привет, Н. Б., — сказала она радостно. — Приятно снова тебя видёть. Как ты себя чувствуешь?

— О, прекрасно, — сказал он. — Эрнестина, ты помнишь мою подругу мисс Томпсон?

Она загадочно взглянула на меня, а затем откинула голову назад и разразилась смехом.

— Ну, душечка, конечно, я помню тебя! Как ты поживаешь, милашка? Ну, детка, у тебя превосходный макияж! И что за платье! Ты выглядишь на миллион долларов, душечка. Ну, Н. Б., ты действительно счастливый парень!

— И ты мне говоришь это, — сказал он. — Как насчет того, чтобы выпить немного бренди с нами, Эрнестина?

— Это восхитительно, Н. Б.

Он щелкнул пальцами официанту и заказал три бренди. Я запротестовала, но он сказал:

— Фу, бренди не повредит тебе, — и я откинулась, подчинившись своей судьбе. Слава Богу, у меня была потрясающая сопротивляемость крепким напиткам. Я все еще была рассудительна, как судья.

Н. Б. и Эрнестина, казалось, знали друг друга с рождения, и они болтали о людях и местах, как старые друзья: как поживает Тед, как Боско, как давно видели Гуина, что нового в Чикаго, и так далее и тому подобное. Я пила свой бренди, восхищаясь двумя танцующими кисточками; и я, видимо, так восхищалась, что Н. Б. неожиданно вторгся в мои мысли, сказав:

— Эй, Кэрол, о чем ты мечтаешь?

Я не могла солгать ему. Я сказала:

— О кисточках.

— Шутишь, — заметил он.

— Н. Б., они восхитительны.

— Ты имеешь в виду кисточки?

— Конечно, я их имею в виду. Они невероятно восхитительны.

Он сказал:

— Эрнестина, отдай их ей.

— О'кей. Я сбегаю в костюмерную…

— Отдай их ей здесь.

— Здесь? — воскликнула она.

— Конечно, здесь. А почему нет?

— Ты сумасшедший или, что, Н. Б.? Ты хочешь, чтобы меня арестовали за появление на публике в неприличном виде?

Он вынул свой бумажник, вытянул две ассигнации по двадцать долларов и положил их на стол перед ней.

— Прикройся ими.

Она разразилась смехом.

— Н. Б., ты бунтарь.

— Давай, начинай.

— Не дави на меня, сладенький, не дави на меня.

У меня глаза на лоб полезли, и я не могла вымолвить ни слова. Она взяла две бумажки, тщательно пристраивая их на себе, придерживая их одной рукой; а затем она сняла кисточки, одну за другой. Щелк. Щелк.

Она хихикала, когда протянула их мне.