Небесный огонь
Шрифт:
Кинув на багалыка взгляд, полный упрека, Быгдай объяснил:
– Сегодня нам велено было оставить оружие на столбах. Дескать, праздник, нечего людей пугать. Все, кроме стражи, безоружные были.
Посторонних эленцы ни о чем извещать не стали. Перед лицом прямого коварства они внезапно почувствовали сплоченность и недоверие к пришлецам. Сандал рассказал-таки об опасных шутках, которыми молодые ботуры обменивались с отринутыми воинами хориту.
– Эти молодцы постоянно на виду, – возразил Хорсун. – Кто тебе наплел, что они из отринутых? Парней послали их старейшины. Предупреждают, что скоро к нам на подмогу придут
– В сумятице не разберешь, у кого лисьи глаза, – сокрушенно вздохнул Быгдай.
Аймачные заспорили:
– Незачем было пир в такую пору устраивать!
– Пир ни при чем. Чужаки все равно бы потом навредили.
– Может, это не чужаки.
– Из наших, что ли?
– Мы так и не выяснили, кого прикрывала девчонка Лахсы…
– И оборотня не нашли.
– Что непонятного: Йор пил коровью кровушку!
– Олджуна?..
Рядом с Сандалом гневно задышал Тимир. Но тут в дверь кто-то заскребся, и Хорсун крикнул:
– Кто там, входи!
Опустив голову, зашла Долгунча.
– Н-ну, что еще?
Вопрос старейшины тяжким грузом повис в напрягшейся тишине.
– Медвежью шкуру украли, – всхлипнула певунья. – Которую я для тебя продымить взялась, багалык… Повесила ее на изгородь. Думала, после пира прибью к стене для сушки. Пришла, а ее нету. Искала всюду…
Не успели люди огорчиться, что ко всему и обычные воры в Элен объявились, как дверь с шумом распахнулась. Сама не своя, забежала Лахса.
– Илинэ исчезла! – закричала женщина, ломая руки. – Нигде не смогли найти! Похитили солнце моих глаз! О, что же мне делать, что делать?! Хорсун, у тебя власть, ты – старейшина, помоги…
Голос багалыка, острый, как батас, с маху перерубил вопли женщины:
– Теперь мы знаем, кто подрезал тетивы на луках и забрал меч!
…Жрец почувствовал себя так, словно проглотил что-то тяжкое, жгучее, отчего в груди заполыхало огнем.
В юрте было тихо. Люди не смели слова молвить. Потом Лахса, до которой не тотчас дошел смысл сказанного, яростно крикнула:
– Не знающий отцовства… Пусть отсохнет твой поганый язык!
Выбежала, хлопнув дверью. Сразу же ушел и Сандал.
По дороге домой жрец дал крюк и завернул к Скале Удаганки. Илинэ не было в пещере. Сандал прикрыл глаза, чтобы не видеть кобылицу, почему-то не мог смотреть на нее. Плелся к себе, едва переставляя ноги, – тело превратилось в сплошное дрожащее сердце.
Отосут после рассказывал, что молниеносные до утра прочесывали окрестности. Сын воительницы Болот пядь за пядью обыскал жреческую гору со всеми ущельями и пещерами. Узнав, что Хорсун обвинил Илинэ в измене, парень едва не вызвал багалыка на поединок. Не лучше повели себя и Дьоллох с Атыном… Шума хватило.
В конце концов к старейшине заявилась слепая Эмчита. Неизвестно, о чем уж знахарка беседовала с Хорсуном, но он смягчился. Вызвал парней, не поминая дерзости. Долго секретничал с ними. На другой день собрал чужих старшин и отдал распоряжение допросить всех. А зря пришлых потревожили. Напрасно силились найти очевидцев возможного преступления и выведать о чьих-нибудь тайных грешках, только обидели многих.
Отряд Модун тщетно искал девушку почти седмицу. Кто-то обнаружил следы
недавнего пребывания людей у Диринга. Там могли скрываться похитители, а могли и какие-нибудь любознательные мальчишки, наслышанные сказок о чешуйчатой ящерице Мохолуо.Говорят, Болот, ныряя день за днем, измерил глубину гиблого озера, которое все еще не полностью освободилось ото льда. Обшарил дно всех местных водоемов, прощупал топи и мари. А названные братья Илинэ наведались в соседние аймаки, на левый берег Эрги-Эн и продолжали поиски в горах…
Шаманы, утомленные звездной битвой, были не в силах помочь. Их предводитель покуда запретил всякое применение чародейства. Волхвы каждый день собирались в восьмигранном доме и слушали хомус Долгунчи. Она подбирала песни, подходящие к их нравам, чувствам и настроению. Целебные звуки вызывали предков, и песни древних душ лечили кудесников, вселяя мощь и уверенность в издержанные джогуры. Недаром есть присловье: «Возьми хомус, если лекарство не помогает».
Эленцев возмущало равнодушие шаманов к исчезновению Илинэ. Пришлый же народ рассуждал: «Жаль девицу, но что значит одна ее судьба, когда опасность угрожает всем? Тут, того и гляди, Земля вот-вот в клочья порвется! Может, эта красавица познакомилась с кем-то на летнем базаре, сговорилась с возлюбленным, а теперь сбежала. Неразумно до времени расходовать на безделицы потускневшее волшебство».
Нивани попытался было уйти от шаманов к друзьям – не получилось. Предводитель, несмотря на собственный запрет к чародейству, наложил на молодого ньгамендри сильнодействующее заклятие. Ноги Нивани отказались идти куда-либо помимо своего чума, поставленного неподалеку от восьмигранной шаманской юрты.
Разгневанный Сандал помчался к предводителю. Дальше порога жрец не смог ступить – перед лицом встала невидимая стена. Хозяин сидел у очага спиною к входу. Не ответив на приветствие и не оборачиваясь, мягко спросил:
– Ты нашел, что искал?
– Ты нашел? – прогромыхало откуда-то с западной балки.
– …что искал, что искал? – взвизгнули железные петли двери. Закрываясь, она вытолкала Сандала наружу.
– Да… кажется, – просипел Сандал в дверную щель. Голос перестал ему повиноваться. – Да, я нашел. Но потерял другое.
– Птаху? – сочувственно осведомились сзади.
Вздрогнув, жрец оглянулся.
– Илинэ жива, – донесся голос шамана из-за двери, и щель затворилась.
По Элен пополз слушок, что Йор, погубивший баджу Тимира, водворился в тело Илинэ и улизнул на север.
– В кого же мертвому духу вселяться-то было, как не в родную сестрицу Олджуны, – сказал Абрыр на общем обеде озаренных.
Отосут, непривычно сумрачный в последнее время, чуть не полез на костоправа с кулаками:
– Молчи, ты, любитель погреть язык у чужого лиха!
Пришлось Сандалу прикрикнуть на обоих распоясавшихся, унимая учащенный бой в своей груди.
– А народ-то с северо-востока все прибывает, – осторожно заметил жрец Эсерекх. – Нагрянули с семьями старшие дети Лахсы. Живые вроде, здоровые…
Сандалу уже рассказывали, что ни приезд детей, ни радость впервые увидеть внуков не помогли выздороветь Лахсе. Крепко захворала, и мало того что слегла, горе затронуло ее рассудок. День и ночь несчастная кричала и плакала:
– Я – слезинка, выплаканная бедой! Я – стон из вопля всех матерей! Где моя дочь? Где моя дочь?!