Небит-Даг

— Яйца курицу не учат.

— Значит, и говорить не о чем!

Аннатувак схватил шапку и выбежал из будки. Настроение было вконец испорчено. Никто не умел так растревожить начальника конторы, как его отец. Что там Сулейманов или управляющий Объединением! Они ведут деловые споры, а если и услышишь ядовитое замечание — все равно не заденет до глубины души. А после такого разговора с отцом надолго остается ноющая боль, как будто расковыряли зуб.

Очеретько уступил Човдурову свою комнату в бараке, которая служила ему и кабинетом, и директор начал прием рабочих.

Люди были озабочены главным образом бытовыми делами. Кто просил внеочередной отпуск — жена рожала, кто путевку в санаторий, кто хлопотал, чтобы устроить детей в детский сад. Аннатувак хмуро спорил с просителями или так же хмуро соглашался. Он не очень любил заниматься этими, как он выражался, завкомовскими делами. Последним в комнату вошел Тойджан. Он собирался поговорить с Аннатуваком насчет квартиры.

Вопрос о свадьбе был решен в Небит-Даге бесповоротно. Они с Айгюль поклялись больше никогда не ссориться из-за пустяков. Тыллагюзель была оповещена о предстоящем радостном событии, а Тойджан должен был рассказать все Тагану.

До сих пор Тойджан жил в холостяцкой запущенной комнате, в коммунальной квартире. Комната была настолько мала, что Атаджанов не мог даже перевезти в город мать из аула. Квартиру в Небит-Даге, особенно в последние два года, получить нетрудно, но, чтобы дело быстрее пошло по инстанциям, нужно заручиться поддержкой начальника конторы. Тойджан был бурильщиком на ответственной буровой, собирался жениться: он ни минуты не сомневался, что Аннатувак его поддержит. Но начальник конторы встретил иначе, чем можно было ожидать.

Упершись подбородком в кулаки, Аннатувак исподлобья поглядел на бурильщика и спросил:

— Ты кем себя считаешь?

Тойджан опешил. Човдуров говорил так, будто сам вызвал к себе и в чем-то обвиняет. Похоже, что вместо светлой просторной квартиры собирается предложить комнату за решеткой. Однако Тойджана было трудно сбить с толку. Он вежливо ответил:

— Я думал, вам известно, что я бурильщик в бригаде Тагана-ага.

Аннатувак нахмурился.

— Я еще раз повторяю: кем ты себя считаешь?

— Товарищ директор, не понимаю, чего вы хотите от меня? — нетерпеливо сказал Тойджан.

— Ах, вот как! — Аннатувак приподнялся, схватился обеими руками за стол и подался вперед. — Не понимаешь? Так я спрашиваю, кто ты такой, чтобы морочить голову старику?

Атаджанов дернулся на месте, криво усмехнулся и снова спросил:

— Нельзя ли все-таки сказать яснее?

— Думаешь, я не знаю, чем ты дышишь, чего добиваешься?

Имена Айгюль и Ольги вертелись на языке у Човдурова, но он еще не решался их назвать, хотя красная пелена гнева застилала глаза. Тойджан же никак не мог разгадать причину возмущения.

— Товарищ директор, нельзя ли ближе к делу, — спокойно сказал он.

— Я тебе покажу «ближе к делу»! — совершенно рассвирепел Аннатувак.

— Товарищ директор!..

— Кто халтурит на работе? Кто гонится за проходкой? Кто обманывает простодушного старика? — Не помня себя, Аннатувак взваливал на Тойджана все вины. Все, все в этом человеке вызывало ненависть Аннатувака: и его широкий лоб, и слишком блестящие глаза, и спокойствие, за которым, конечно, скрывается дьявольская насмешка над ними, над Човдуровыми! Но Аннатувак не так прост, как сестра и Таган. Он отбросит этого интригана, как щепку с дороги.

Терпение Тойджана истощилось.

— Что-то не помню, чтобы на нашей буровой, да еще в мое дежурство, были аварии!

— Я тебе не давал слова!

— Отвечаю на ваши обвинения!

— Замолчи!

— Хорошо. Замолчал.

Насмешливый ответ прозвучал как пощечина. Аннатувак почувствовал, что опозорился.

— Ты забываешься! Слишком высоко задираешь нос!

Тойджан промолчал.

— Ты считаешь всех ниже своего колена. А дома ведешь себя так разнузданно, что стыдно об этом и говорить!

— В мою личную жизнь вы не должны вмешиваться.

— Ты будешь мутить чужую жизнь, а я на тебя молча любоваться?

— Чью это жизнь я замутил?

— А кто отравил сердце Ольги? Весь город говорит, что девушку сбили с пути!

Атаджанов вскочил.

— Если будете повторять эту гнусную сплетню — не ждите от меня хорошего!

Аннатувак вышел из-за стола и двинулся на бурильщика.

— И притом ты еще смеешь поднимать глаза на Айгюль, ты ей голову вскружил!

Начальник и бурильщик сходились, как два козла, которые собрались бодаться, а сойдясь, уставились пристальным взглядом друг на друга, будто мерялись, кто выше ростом.

— Я где угодно скажу, что люблю Айгюль, что свою жизнь отдам ради нее! Если это называется кружить голову…

— Замолчи!

— Вы не можете запретить мне ее любить и говорить об этом.

— Я вырву твой язык!

— Я думал, что кровная месть отменена у нас лет сорок назад, а оказывается, среди членов партии еще принято…

— Вон отсюда! — перебил дрожащий от гнева Аннатувак.

— Я не у вас в доме, а в служебном кабинете! Вы даже не поинтересовались, зачем я пришел.

— В последний раз повторяю: убирайся, пока жив!

В дверь постучали, и, не дождавшись разрешения, в комнате появился Сафронов.

— Вы знаете, буровая Атабая просто радует меня, — сказал он, улыбаясь, — после снятия превентора…

Тойджан, не дожидаясь, пока он кончит, вышел из комнаты, а по тому, как Човдуров комкал окурок, инженер понял, что тут произошел крупный разговор.

— Что случилось? — спросил он.

— Этот бурильщик — большой подлец. Если вовремя не принять меры, не вмешаться, он доведет до аварии буровую старика. Надо его уволить!

— Если мы будем увольнять таких бурильщиков, как Атаджанов, кого же оставлять?

— Не вижу ничего хорошего в этом проходимце.

— А что скажет Таган-ага?

— Конечно, не согласится.

— Вот видите. Буровая вашего отца очень ответственная… Куда это годится: без разрешения мастера менять бурильщика? Вы знаете, как это может понять Таган-ага?

Аннатувак прекрасно понимал: Сафронов намекает на то, что опять разразится скандал. Старик решит, что ему мешают работать, хотят не мытьем, так катаньем заставить уехать из Сазаклы.